Михаил Черейский - Дракон с гарниром, двоечник-отличник и другие истории про маменькиного сынка

Мы еще немножко погуляли по Зелёнке, посмотрели на осликов и пони и поехали домой обставлять квартиру. А я с тех пор полюбил всякие морские продукты, от маринованной морской капусты до род-айлендского лобстера и остендских устриц.

Привезли мы мебель в Воздвиженку, расставили в квартире, повытаскивали из чемоданов и баулов томившиеся там с Ленинграда шмотки, и папа сказал: «Надо устраивать новоселье, а то меня товарищи не поймут». И стал с мамой составлять список гостей — дело всегда весьма тонкое, а в гарнизонном городке и подавно. Ведь там все люди делятся на старших по званию, равных по званию и младших по званию. И еще на начальников и подчиненных. И еще много чего надо принимать в соображение, и не в последнюю очередь симпатии и антипатии между женами собратьев по оружию. Особо сложно решить, кто будет самым почетным гостем — непосредственный начальник или кто поглавнее. Родители решали и перерешивали несколько раз, пока папа не стукнул кулаком по новенькому столу и не сказал: «Плевать я на все хотел, приглашаем главного инженера дивизии с его коровищей, пусть Мальков хоть удавится!» А майор Мальков, напомню, был папин командир и по званию ниже коровищеного мужа — выходит, не самый почетный гость. Мама подумала и говорит: «А давай и Шапиру пригласим, он тоже подполковник, и получатся два равнопочетных гостя, Мальков это легче переживет». — «О! — вскричал папа. — Какая ты у меня умница!» На том и порешили.

Тут уместно будет сказать еще пару слов об уже неоднократно упоминавшемся подполковнике докторе Шапиро. Он был начальником медицинской службы и старшим врачом дивизии. В обычных сухопутных войсках это должность так себе, не шибко заметная. Но наша-то дивизия была дальней авиации, и в ней начальник медслужбы и подчиненные ему полковые врачи были Уважаемыми Людьми. Потому что перед каждым вылетом экипажи наших тяжелых бомбардировщиков проходили медицинский осмотр, а раз в полгода — тщательное освидетельствование на предмет годности к полетам. Не понравится доктору, как смотришь-дышишь, — без долгих разговоров отстранит от полетов. И плакали и «полетные» (которых за месяц набегало еще с два оклада), и летно-подъемный паек с коньяком, икрой и шоколадом, и прибавка часов налета в личной книжке летчика. А несколько таких отстранений — пожалуйте на врачебную комиссию со страшным для любого летчика вероятным диагнозом: «К боевым полетам непригоден». Понятно, что врачей у нас холили и лелеяли, а доктора Шапиро в особенности: он имел право отменить решение полкового врача и в порядке исключения допустить к полету. И в комиссии его слово не было последним. В завершение прочих достоинств, он распоряжался запасами отборнейшего медицинского спирта, ценившегося знатоками еще выше, чем папин радиотехнический.

Ничего не могу сказать о медицинских познаниях доктора Шапиро (хотя раз пришлось иметь с ним дело, о чем еще будет рассказано), а человек он был симпатичный, большой юморист и знаток бесчисленных еврейских анекдотов. Но рассказывал их далеко не всем и каждого нового потенциального слушателя высоко ценил. Папиному приглашению на новоселье он очень обрадовался — это давало повод, несмотря на разницу в званиях, завязать дружбу с в меру интеллигентной ленинградской семьей, да еще и пригодной для выслушивания еврейских анекдотов! Наличие у него дочки Мариночки одного со мной возраста тоже сыграло роль в этом сближении.

Кроме дивинженера, дивврача и Малькова, были приглашены папины коллеги по командованию батальоном: начштаба, замполит и зам по строевой (а папа, напоминаю, был зампотех), а также подчиненные папе инженеры и еще кто-то. Всего уселось за нашим столом (он, к счастью, был раздвижным) человек двадцать.

Прежде чем начну описывать наш новосельный стол, стоит рассказать, как мы вообще питались в Воздвиженке. Но еще прежде этого — о том, почему в моих записках так много внимания уделяется еде. Тому есть две причины. Субъективная — люблю хорошо покушать и поделиться с хорошими людьми впечатлениями от этого. Объективная — в описываемое время, да и в течение всей советской эпохи, еда и продукты питания занимали важнейшее место в повседневной жизни и в сознании людей. Вся жизнь проходила в борьбе за еду. Менее удачливые непрерывно боролись просто за то, чтобы поесть. Более удачливые — за то, чтобы поесть вдоволь и повкуснее. Даже на самом верху категория продуктового пайка и прикрепление к тому или иному продовольственному распределителю были предметом вожделений, волнений и интриг. Когда офицерские семьи обсуждали, где бы поселиться после ухода в запас, мало кого волновали климат, архитектурные красоты и культурная атмосфера того или иного города. Первым и важнейшим вопросом было: по какой категории снабжается.

В этом отношении наша Воздвиженка, как и подобные ей гарнизонные городки, была своеобразным местом. Вокруг в городках и поселках (о деревнях не говорю) жили люди, приобретавшие дневное пропитание в государственных магазинах (райпо, продмагах, ОРСах) и частично на жалких местных базарчиках, где несколько теток продавали сметану, творог и пучки морковки. У многих были огороды, дававшие картошку, огурцы и зелень. Был близко лес — тащили оттуда грибы и дикие ягоды.

Другое дело у нас. Офицеры и их семьи получали продовольствие из разнообразнейших источников.

1. Посреди гарнизона стоял магазин Военторга, в котором покупался хлеб, подсолнечное масло, сахар, крупы и тому подобные базовые продукты. Там же на полках тоскливо ожидали оригиналов-любителей шампанское хабаровского разлива, ликеры «Южный» и «Шартрез» и дорогущие крымские портвейны «Южнобережный», «Коктебель» и «Массандра». Ликер «Южный» был желтого цвета с цитрусовым вкусом, вроде мандаринового, но сложнее. На этикетке красовался какой-то курортный пейзаж с пальмами.

2. Все офицеры получали пайки, состав которых определялся воинским званием. Когда папу произвели в майоры, мы тут же начали снабжаться заметно вкуснее: вместо полукопченой колбасы — копченая, вместо кильки в томате — шпроты, вместо печенья местной фабрики — продукция московского «Красного Октября».

3. Поскольку большинство были летчиками, они получали дополнительный «летно-подъемный» паек. Он выдавался и тем не-летчикам, кому по службе иногда приходилось подниматься в воздух. Папа это делал пару раз в месяц для «облетывания» и калибровки радиолокационной аппаратуры. Иногда целую неделю летал каждый день. Мама по этому поводу переживала и при каждом папином полете — а они иногда бывали многочасовыми — места себе не находила. А мне нравилось, что папа летает. Во-первых, в отличие от всяких нелетающих авиаторов, на его кителе гордо красовалась такая же серебристая птичка, как и у любого бортинженера — а они считались настоящими летчиками, наравне с пилотами. Во-вторых, после каждых нескольких полетов у нас дома появлялась большая коробка с этим самым летно-подъемным пайком, и оттуда извлекались всякие вкусности: шоколад «Золотой якорь», зефир «Бело-розовый», конфеты «Вишня в шоколаде» — все отборного качества, производства московских и ленинградских фабрик. Ну, еще вологодское масло, твердокопченая колбаса «Советская», копченая севрюга и окорок в жестяных банках, а также коньяк КВ и «Рижский бальзам» в маленьких керамических бутылочках — но эта дребедень меня мало интересовала. Зато хоть как-то примиряла маму с папиными полетами. Летно-подъемные пайки доставлялись к нам самолетами откуда-то издалека, чуть ли не из самой Москвы. Помногу летавшие молодые летчики накапливали целые ящики супердефицитных деликатесов, и кто отправлял их посылками родным «на Запад» (так у нас именовалась европейская часть СССР), а кто брал с собой на выходные в Ворошилов или Владивосток. И никакие моряки и тем более чумазые танкисты не могли конкурировать с нашими лейтенантами и старлеями по части романтической привлекательности для тамошних девиц и дамочек.