Робер Этьен - Цезарь

Таким образом, деяния Цезаря оказались необратимыми, а возврат к прошлому — невозможным. Устранение тирании обернулось новым раундом гражданских войн, в ходе которых борьба велась лишь за единоличную высшую власть, а не за восстановление республики — таких иллюзий не питал уже никто. Наступила ночь республики, как писал Цицерон. А трагический конец Цезаря, оплаканного и обожествленного народом, ускорил кристаллизацию образа правителя Рима.

Практическая бесполезность смерти диктатора для восстановления традиционного государственного устройства стала очевидной на другой же день — и это лишь подтверждает, что убийство тирана было не смертельной схваткой в борьбе за власть, а импульсивным действием, совершенным в особой духовной атмосфере. И именно в самой общественной обстановке стоило бы искать разгадку смысла свершившегося 15 марта 44 года события.

Казалось бы, мотивы убийства пожизненного диктатора лежат на поверхности — свободолюбивые римляне не смогли вынести иго тирании, ибо само понятие царской власти было ненавистно им еще со времен изгнания Тарквиния Гордого в 509 году и установления Республики. Все это так, но, однако, отношение к монархии вообще и к реальному единовластию Суллы, Помпея и до определенного момента Цезаря никогда не было в Риме столь простым и однозначным. Вспомним, что из всех простых типов государственного устройства предпочтение отдавалось именно монархии. Да и само понятие «республика» еще не несло в себе нынешнего смысла и вполне могло быть применено к любой форме законного и справедливого политического устройства.

Диктатура Цезаря с правовой точки зрения представляла собой концентрацию республиканских магистратур, в этом смысле продолжая линию Суллы (также диктатора) и Помпея. В режиме, установленном Цезарем, причудливо переплетались произвол и соблюдение законных процедур. Фактическое единовластие диктатора ни для кого не было секретом, но его поведение оставалось в целом в русле римских традиций. Этот свершивший необыкновенные подвиги и преступления патриций был римлянином до мозга костей, и видеть в нем эллинистического царя, последователя Александра Македонского, или восточного деспота не было достаточных оснований. Не случайно, что сравнивают его с Александром лишь более поздние авторы — Плутарх и Аппиан, которые сами к тому же греки.

Об отсутствии у Цезаря из ряда вон выходящих поступков свидетельствуют и незначительность фактов, призванных служить доказательством его стремления к царской власти, и отсутствие непосредственных поводов к убийству. В самом деле, на фоне гражданских смут, постоянно ожидаемых несмотря на пресловутое «милосердие» Цезаря казней и проскрипций, масштабных политических и социальных мероприятий, подрывавших всевластие сенатской олигархии, поистине небывалых почестей и привилегий, даруемых диктатору, вдруг причинами недовольства правителем оказались венки, диадемы, неучтивость по отношению к сенаторам, в присутствии которых Цезарь остался сидеть. Несоразмерность причины и следствия явная. Остается предположить, что, разрушая былое государственное устройство и создавая новое, двигаясь от сенатской олигархии к имперской администрации, Цезарь вел себя «по-рыцарски», иначе не пришлось бы выискивать такие фактики, как диадема и перевитый белой лентой венок на статуе.

По словам Моммзена, Цезарь, проникнутый республиканскими идеалами и вместе с тем рожденный стать царем, был монархом, но никогда не разыгрывал из себя царя. По выражению другого исследователя, нельзя доказать царский характер устремлений Цезаря, имея в наличии только золотую диадему да красные сапоги (их, по преданию, носили некогда альбанские цари). Иными словами, современная историческая наука не склонна приписывать тому, кто окончательно погубил республику, сознательные замыслы и вожделения, связанные с царской властью эллинистического либо староримского характера.

Но разве современники не были единодушны, обвиняя Цезаря в стремлении к царскому венцу? Да, это так. Однако подобные обвинения бросали не только Цезарю, но и многим другим амбициозным политикам и честолюбивым полководцам, даже самому Цицерону, когда тот допустил убийство римских граждан — участников заговора Катилины.

Диктатура Цезаря не просто разрушила республику предков, но показала, что эта республика мертва и не может быть восстановлена (как в свое время это удалось Сулле). Она разрушила не столько реальные политические институты, сколько определенную духовную реальность, составлявшую основу традиционного римского мировоззрения. Что включала в себя эта идеальная модель? Вот как понимал это сам Цезарь, стремясь (неизвестно, насколько искренне) избежать войны с Помпеем: «Пусть гражданство будет избавлено от страха, а сенату и римскому народу будет предоставлена независимость выборов и все управление государством». Именно при осуществлении этих условий и была возможна самореализация римского гражданина, для которого жизнь была немыслима вне общины, и участие в ее делах было основным делом. Для Цицерона государство было предметом всех его забот, помыслов и трудов, и к составлению философских произведений он обращался лишь тогда, когда не было возможности «ни дать совет, ни взять на себя ответственность». Спустя столетие Сенека, искавший в философии безмятежности и свободы, видел в увлеченности Цицерона вопросами о том, кто выступает притязателем на должность или хлопочет о выборах, кто борется своими силами, кто чужими руками, кто домогается консульства, полагаясь на Цезаря, на Помпея, на свою ловкость и т. п., свидетельство суетности и недостаточной обращенности к себе. Но для гражданина I века именно эти проблемы и были смыслом жизни. В то время лишь немногие римляне, которым их статус и положение открывали доступ к должностям, уклонялись от этого пути.

Среди них был и задушевный друг Цицерона Аттик. Вот как Корнелий Непот объясняет жизненный выбор этого богатого всадника, всегда державшегося в стороне от политической борьбы и сохранявшего хорошие отношения со всеми антагонистами: «Должностей он не искал, хотя легко мог получить их благодаря своему влиянию или положению; ведь было уже невозможно ни добиваться магистратуры по обычаю предков, ни получить ее без нарушения законов при распространившихся злоупотреблениях и подкупе, ни исполнять ее, не подвергаясь опасности при царящем в государстве падении нравов». Но исключительность позиции Аттика лишь подчеркивала всеобщую увлеченность людей его круга делами форума и сената. Очевидно, осознание пороков и изъянов существующего строя все еще уравновешивалось отношением к государству как достоянию народа, общему делу.