Игорь Масленников - Бейкер-стрит на Петроградской

И очень скоро, в том же Болдине, буквально в следующем стихотворении Пушкин пишет:

Свободное излияние мыслей и чувств ярко выражено и в «Пиковой даме», которую в том же Болдине он написал за неделю. Потому-то она не поддается сценарной переработке.

За экранизацию повести еще до войны брались многие: и братья Васильевы — Георгий Николаевич и Сергей Дмитриевич; и Сергей Эйзенштейн (он даже рисовал раскадровку); Михаил Ромм успел написать режиссерский сценарий. Но после начала работы над «Пиковой дамой» в судьбе Михаила Ильича стали происходить какие-то странные вещи. Его стали преследовать неудачи во всем — в быту, в личной жизни, на киностудии… Даже друзья перестали звонить! И он решил, что все дело в «Пиковой даме».

Только после того, как он выбросил на помойку все материалы, связанные с «Пиковой дамой», жизнь его наладилась. У братьев Васильевых тоже с экранизацией ничего не вышло…

В то время как на плоских равнинах Эстонии мы искали образ Девоншира, в Ленинграде, в творческом объединении телевизионных фильмов, происходили тревожные события. Режиссер Михаил Козаков, заключивший договор на постановку «Пиковой дамы», прислал из Израиля телеграмму, в которой сообщил о своем решении не ставить эту «мистическую историю».

«Я потрясен и уничтожен величием пушкинской прозы!» — написал он, в связи с чем счел себя недостойным и от постановки отказался.

Следующим «смельчаком» стал Анатолий Васильев — не театральный, а кинорежиссер. Он пригласил на роль Германна Александра Кайдановского. Они сняли часть материала и… перессорились. В общем, все остановилось. Мистика какая-то!

И вот, вернувшись из эстонской экспедиции, я — худрук телеобъединения — сижу у разбитого корыта. На все про все осталось сто пятьдесят тысяч рублей, а поначалу было порядка пятисот. Директор объединения Михаил Иосифович Гинденштейн спрашивает:

— Что будем делать?

Я говорю:

— Придется самому…

— Но ведь это же мистическая история! — говорит он шепотом.

— Михаил Иосифович, откуда вы взяли? — шепотом отвечаю я.

— Но как?.. Там же появляется призрак!..

— Как филолог, я заявляю вам совершенно ответственно: Пушкин — ясный человек, не склонный к общению с темными силами. И никакого отношения к мистике не имеющий.

— А как же призрак?

— А вы почитайте, что там у Пушкина написано: пришел Германн домой, совершенно пьяный, денщик его уложил спать, и в таком состоянии ему привиделась эта самая баба… то есть графиня, которую он действительно довел до сердечного удара…

В то время в ленинградском Доме кино мне довелось представлять картину Никиты Михалкова «Родня». Узнав, что я собираюсь ставить «Пиковую даму», Никита передернулся: «Тебе не страшно? Это же совершенно мистическая вещь, за которую никто не смеет браться!»

«Пиковую даму» невозможно изложить в хронологическом порядке, она просто теряет то очарование, которое получилось благодаря этому вольному рассказу, записанному Пушкиным. Тот, кто пытался экранизировать «Пиковую даму», непременно сталкивался с этой загадочной, сложной композицией повести. Пушкин излагает историю как бы в обратной перспективе: сначала мы узнаем о произошедших событиях, а уже затем — как это произошло. Трудно было выстроить последовательность событий, чтобы превратить это в зрелище, ибо невозможно рассказывать зрелище шиворот-навыворот, сохраняя при этом естественный хронологический порядок.

Взявшись за «Пиковую даму», я решил (при бедности сметы) просто прочитать Пушкина, сообщить наконец миллионам русских людей подлинный текст поэта, а не оперный сюжет.

Всем известно либретто Модеста Чайковского для оперы его брата Петра. А там все перевернуто с ног на голову: действие происходит в восемнадцатом веке, события изложены последовательно, и вообще, от Пушкина почти ничего не осталось. В каком-то путеводителе по Ленинграду я даже видел фотографию Зимней канавки с подписью: «Знаменитая Зимняя канавка, в которой утопилась пушкинская Лиза».

Во-первых, у Пушкина не Лиза, а Лизавета Ивановна. Во-вторых, она вовсе не топилась, а благополучно вышла замуж… Но люди уверены, что она утопилась. И все это «благодаря» гениальной опере Чайковского. Когда на «Ленфильме» много лет назад снимали оперу Чайковского, на роль Германна был приглашен артист Олег Стриженов, всем своим обликом соответствовавший романтическому образу оперного героя, страстно влюбленного в оперную Лизу.

Между прочим, романтический мотив оперы созвучен произведению шведского писателя-мистика Сведенборга, в котором призрак подсказывает герою комбинацию карт. Пушкин читал эту книгу во французском переводе. Он часто пользовался ходячими сюжетами. Но он просто не мог сделать произведение мистическим. В его веселой, ироничной природе отсутствовала эта тяжеловесная мрачность.

Германн у него лишен обаяния.

Отношение Пушкина-аристократа к петербургским немцам известно. Он даже не дал Германну имени, только фамилию. Поэтому никакой героизации этого персонажа я не намеревался делать. Это не оперный герой, а фигура совершенно противоположная — ничтожный петербургский немчик, который и в карты-то играть боится, а только наблюдает за тем, как играют его сослуживцы за столом у Нарумова. Он единственный, кто поверил в эту странную историю про три карты, рассказанную подвыпившим Томским. Проходя мимо дома графини, он думает: «А не влюбить ли в себя эту старуху, чтобы узнать ее секрет?» Но, обнаружив милое личико в окошке, начинает ухаживать за Лизаветой Ивановной, посылая ей письма-переводы из немецких любовных романов. Вот такого немца я и искал.

Кстати, Иван Панаев в своих воспоминаниях говорит о том, что в карты Пушкина обыгрывали все. Карты он не любил.

Роль Германна я предложил Виктору Проскурину. Мне понравилась его работа в картине «Летняя поездка к морю», где он сыграл немецкого военного летчика, белобрысого и противного.

В выборе актера я опирался на мнение чрезвычайных авторитетов.

Профессор Б. В. Томашевский: «…Пушкин вывел на сцену хищный тип „нового человека"»…

Академик В. В. Виноградов: «…Что это, как не холодная имитация любви!..»

Профессор Н. В. Измайлов: «…Германн — один из немногих образов Пушкина, в которых осуждение дано с такой, можно сказать, законченйой прямолинейностью».

Наконец, сам А. С. Пушкин: «…это, уже пошлое лицо…», «…ни слезы бедной девушки, ни удивительная прелесть ее горечи не тревожили суровой души его…», «…Письмо… слово в слово взято из немецкого романа…».