Федор Раззаков - Дин Рид: трагедия красного ковбоя

ФБР охотилось за Дэвис в течение двух месяцев. Наконец 13 октября«джи-мэны» выследили ее и арестовали. Этому событию американские власти придали особенное значение. Сам президент страны Ричард Никсон публично поздравил шефа ФБР Эдгара Гувера с победой. А газета «Нью-Йорк таймс» назвала безнадежными попытки «придать делу Дэвис политическую окраску и тем самым отвлечь внимание от предъявленных ей конкретных обвинений».

Суд над Дэвис начался в графстве Марин штата Калифорния в январе 1971 года. В июне35 тысяч граждан США подписали петицию с требованием освободить Дэвис под залог, однако судья в этом отказал, мотивируя свой отказ тем, что Дэвис обвиняется в преступлении, относящемся к категории особо тяжких. Этот вердикт вызвал целую бурю негодования среди коммунистов всех стран, и особенно – в Советском Союзе. Вот почему показу документального фильма про Анджелу Дэвис на МКФ было уделено особое внимание: о нем широко писали в прессе, а также прочили ему одну из наград фестиваля.

Между тем на Дина фильм не произвел сильного впечатления, но он отметил, что картина в целом удалась и ту задачу, которая на него возлагалась – вызвать симпатии к Дэвис, – он выполнил. А большего от кино подобного рода и не требовалось.

Вечером того же дня Дин встретился с Юрием Купцовым. Тот как раз вернулся из Болгарии, где отдыхал, и, приехав к Дину в гостиницу, прямо с порога удивленно спросил:

– Где же твоя модная шевелюра? В наши дни быть коротко стриженным – пережиток прошлого.

– Эта прическа – плод насилия, – ответил Дин. – Ее мне сделали в аргентинской тюрьме.

От удивления Юрий даже присвистнул:

– Завидую, Дин, твоей насыщенной жизни. Чего в ней только нет: концерты, съемки в кино и даже тюремные камеры.

– Надеюсь, насчет тюрьмы это всего лишь шутка, – усмехнулся Дин. – Уверяю тебя, в той тюрьме, где я побывал, лучше никогда не оказываться.

– Конечно, это шутка, – заверил друга Юрий и тут же предложил: – Поскольку вид у тебя не слишком здоровый, я предлагаю тебе небольшой круиз. Как ты смотришь на то, чтобы совершить вечернюю прогулку по Москве-реке на теплоходе?

– Замечательно смотрю, – ответил Дин, после чего они с приятелем покинули гостиничный номер.

Далеко идти им не пришлось: причал находился в пяти минутах ходьбы от «России». А еще спустя десять минут друзья заняли свои места на корме речного пароходика.

Едва они уселись на скамейку, как Юрий достал из внутреннего кармана своего пиджака сложенную вдвое газету и протянул Дину. Тот с удивлением воззрился на друга.

– Это та самая «Литературная газета», где напечатано твое письмо Солженицыну, – объяснил приятелю смысл происходящего Юрий. – Или у тебя уже есть этот номер?

– Честно говоря, есть, – улыбнулся Дин.

– Тогда пусть будет два.

Дин не стал спорить и положил газету рядом с собой на скамейку. Затем спросил:

– Как ты отнесся к этому письму?

– Нормально отнесся, – пожал плечами Юрий, после чего спросил: – А ты рассчитывал на что-то другое?

– Нет, не рассчитывал, поскольку тебя я достаточно хорошо знаю, – честно признался другу Дин. – Но вот других…

– Кого ты имеешь в виду под другими? – поинтересовался Юрий.

Дин не стал ничего скрывать и рассказал приятелю об инциденте с театральным критиком. На что Юрий глубокомысленно изрек:

– Этого следовало ожидать. Солженицын в определенных кругах нашей интеллигенции нечто вроде светоча. По-английски это вроде человека, который указывает заблудшим дорогу к свету. А ты взял и начал учить этого светоча жизни.

– Для меня Солженицын никакой, как ты сказал, не светоч, а человек, который играет на стороне противника. Как это у вас говорится: льет воду на мельницу врага.

– И кто это говорит? – поворачиваясь к другу всем корпусом, спросил Юрий. – Человек, который сам, будучи американцем, льет воду на советскую мельницу.

Дин с удивлением уставился на своего друга, не в силах понять: шутит он или говорит правду. Но Юрий сам разрядил ситуацию. Он улыбнулся и, похлопав друга по колену, сказал:

– Это всего лишь шутка, Дин. Ты льешь воду на хорошую мельницу.

– Спасибо, успокоил, – с сарказмом в голосе произнес Дин.

– Если ты будешь обижаться, то тебя здесь съедят с потрохами, – после короткой паузы вновь нарушил тишину Юрий. – Повторяю, ты покусился на человека, которого наши доморощенные либералы считают святым, и они тебе этого никогда не простят. Так что будь готов к разного рода неприятностям: тебе и руку перестанут подавать, и разные нехорошие эпитеты будут бросать в спину, а то и в лицо. Тебя об этом еще мой отец предупреждал.

– Кстати, как он? – Дин только теперь понял, какую бестактность он совершил, не поинтересовавшись с самого начала здоровьем Купцова-старшего.

– Сейчас уже лучше. В прошлом году он хвалился тебе своим здоровьем, а в этом у него случился микроинфаркт. Но все обошлось, и сейчас он снова работает, как будто ничего не случилось. Хорошо, что ты о нем вспомнил. Он просил меня напомнить тебе, чтобы ты не забыл пригласить его на один из своих концертов в Москве. Они когда состоятся?

– В сентябре, – ответил Дин. – И передай своему отцу, что я лично свяжусь с ним и приглашу на первое же выступление в Театре эстрады.

После этого друзья вновь замолчали, любуясь красотами вечерней Москвы. Причем у каждого из них были свои впечатления. Если Юрий смотрел на проплывающий мимо пейзаж глазами человека, который давно к этому привык, то Дина переполняли совсем иные чувства: он был в восторге. За последние годы он побывал во множестве разных столиц и везде видел примерно одно и то же: залитые светом неоновых огней улицы, мчащиеся в разные стороны даже в ночные часы автомобили. Со стороны это напоминало некую сюрреалистическую картину, от которой у Дина всегда рябило в глазах. В этой картине не было ничего живого, того, что могло бы пробудить в сердце человека хоть какое-то щемящее чувство своего единства с природой. Какое, к черту, единство в этом хаосе неоновых огней и шуме автомобильных двигателей!

Другое дело в Москве. Эта вечерняя прогулка на теплоходе буквально заворожила Дина. Москва предстала перед ним не в великолепии неоновых огней, искусственность которых обдавала человека холодом, а в скромном наряде из редких фонарей и горящих тут и там окон, то есть вполне живым и милым сердцу городом. В глазах Дина улицы Москвы не были столь эффектны, как улицы других столиц, однако в них было другое – величие одного из самых спокойных и мирных городов в мире. И для Дина это величие стоило во сто крат больше всех сверкающих неоном городов планеты, вместе взятых. Завороженный этим пейзажем, Дин произнес фразу, которая заставила его друга вновь повернуть к нему голову: