Ольга Аросева - Прожившая дважды

Политика не есть этика. Но каждый политик имеет и должен иметь моральные принципы. У «бесов» их нет, у них одни лишь политические.

Третьего дня отправил письмо Кагановичу — о доверии, о помощи выехать за границу. Вот оно:

«Наркому путей сообщения СССР товарищу Кагановичу Л. М.

Дорогой Лазарь Моисеевич,

прими благосклонно мой скромный дар, мою брошюру об Октябре. Большой книги для представления тебе пока не имею. Как буду иметь издание большого недавно написанного мной романа — от всей души презентую. А сейчас и в малой брошюре заключено большое к тебе уважение.

Дорогой Лазарь Моисеевич, если бы ты мог уделить малую толику времени для меня. Жизнь и работа моя сейчас проходит очень узким местом.

Позволю тебе сказать в двух словах, в чем дело. За последний год здоровье моей жены до такой степени ухудшилось, что если бы ты теперь ее увидал, не узнал бы. Главный ее недуг — сердце. В свои 26 лет она не может много ходить, не может подняться по лестнице и т. д. Каждый день сердечные перебои.

Еще зимой проф. Кончаловский предписал ей лечение в Мариенбаде. Тогда я ехал в Париж и обратился с просьбой в ЦК разрешить ей БЕЗВАЛЮТНЫЙ выезд. Ответ мне передали уже в Париже, ответ — ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ. Между тем моим коллегам по Парижской работе Бухарину, Адоратскому и Тихомирнову РАЗРЕШИЛИ выписать своих жен. Я трижды повторял ходатайство и трижды отказали. Нужны ли какие-либо аргументы и слова тебе, чтобы обрисовать моральное состояние мое как старого большевика.

По возвращении в Москву я запросил ЦК, в чем дело, может быть, я или жена сделали ошибку, прошу разъяснить, я исправлю. Мне ответили, что моя просьба останется без ответа.

Легко представить себе после этого мое и моей жены моральное состояние, а вслед за тем и состояние в семье вообще, особенно приняв во внимание, что у меня взрослые дочери. Если я сделал ошибку (или жена), скажите, объясните, но нельзя оставлять дело в какомто тумане.

Обо всем этом вот так же, как тебе, я недавно написал Иосифу Виссарионовичу.

Положение жены стало настолько тревожным, что ей требуется немедленная помощь. Недавно в Доме отдыха „Сосны“ с ней случился большой обморок и она сильно разбилась.

У меня участились и удлинились сердечные припадки. Если этак пойдет, я скоро стану инвалидом и принужден буду прекратить всякую работу. Доктора, присутствовавшие при моих припадках, дали категорическое заключение о необходимости и мне выехать для лечения.

Заключение их я тоже отправил в ЦК. Ответа не имею.

У тебя вполне законно может шевельнуться мысль, что вот, дескать, как „организованно“ оба враз захворали. Это выглядит, действительно, „организованно“, но это, к сожалению, так. И понятно почему: недоверие нас обоих ранило. Но жене во сто крат больнее, потому что ее лишили возможности видеть отца и мать.

Дорогой и чуткий Лазарь Моисеевич, я буду ставить вопрос о разрешении мне и ей (с двухлетним сыном) выехать на полтора месяца за границу. При этом мне необходимо выехать не только для лечения, но и потому, что я не могу отпустить жену одну с ребенком в таком беспомощном состоянии. Валюту буду просить только на себя.

Все это я написал тебе с максимальной откровенностью и предаю на твое суждение. Если найдешь возможным и целесообразным, помоги.

Искренне уважающий тебя и преданный».

Дети пишут часто.

Сегодня удивительно тянет к литературной работе. Хочу сделать страшную пьесу из страшного процесса. Боюсь, что сам окажусь жертвой клеветников. Я очень был доверчив, но без доверия нельзя, тогда не будешь верить и самому себе. Отойду в искусство. В этом вся моя мечта.

«Сосны». Гера читала мне отрывки из Отвальта [214] Книга Э. Отвальта «Путь Гитлера к власти». о допросе Шельбаха в гестапо. Измучив и избив отца, который не хотел назвать два-три имени, они начинают в подвале на его глазах избивать его семилетнюю девочку, держа ее в голом виде за голову. Били толстой резиной. Девочка в крови и все время кричала: «Отец, пожалуйста, пожалуйста…» (т. е., пожалуйста, сделай то, что требует комиссар гестапо).

Отец не выдал. Комиссар, избивавший девочку, ударил его толстой резиной по голове. Он — умер.

Сегодня в газетах приговор Каменеву, Зиновьеву, Панаеву, Мрачковскому, Евдокимову, Тер-Ваганяну, И. Н.Смирнову, Рейнгольду, Гольцману, М. Лурье, Н. Лурье, Дрейцеру, Ольбергу, Перману-Юргину [215] Проходящие по т. н. делу «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра». — всех расстрелять.

Третьего дня застрелился Томский М. П.

Сегодня Аралов мне сказал, что отравился товарищ Пятаков [216] Г. А. Пятаков — первый зам. наркома тяжелой промышленности СССР. , но будто бы неудачно, его свезли в больницу.

Никто ничего не говорит. Спокойно разговаривают:

— Вы сегодня купались?

— Нет, я принимал душ.

На другом конце стола:

— Вы играете в теннис?

— О, да.

Еще кто-то:

— Вот малосольные огурчики, замечательные.

Аралов рассказывал, что на собрании у них выступил один беспартийный. Он говорил, что Каменева, Зиновьева и т. д. расстреливать не надо, потому что, если мы их здесь расстреляем, Гитлер расстреляет Тельмана, и вообще, убьет больше коммунистов.

— Разумеется, этот одиночка, выступил сам по себе, — сказал он, а потом рассказал интересный анекдот: «После декрета, запрещающего аборты, женщина говорит: „Жить стало легче, жить стало веселее, но жить стало не с кем“».

Жизнь — сплошное жестокое чудо, иногда оно подавляет. А главное, старается все покрыть туманом и делает контуры людей, вещей и явлений до поры до времени смутно очерченными. На момент вдруг из тумана показывается ясно очерченный каркас явления, но потом он опять скрывается в общем мутном течении жизни. Я хочу распознать суть сегодняшнего дня, хотя это почти невозможно. Это под силу только гению.

Однако жить слепо, в атмосфере со знаком плюс или со знаком минус (сплошная ругань) — невозможно. Нужно понять жизнь, разобрать внутри себя ее элементы.

Был на собрании писателей-коммунистов. Ставский, председательствующий в полном беспорядке, чем придавал собранию какую-то семейственность, излагал кучу различных фактов «о зашоренности» союза писателей. «Зашоренность» выражалась в том, что 1) Вера Инбер, двоюродная племянница Троцкого, взяв слово (в связи с процессом), начала его с заявления, что ее заставили выступить. 2) Б. Пастернак отказался подписать резолюцию, в которой требовался расстрел. 3)… помещал статью Пикеля [217] Р. В. Пикель — зам. директора театра Таирова, участник травли М. А. Булгакова. в то время, когда Пикель был уже арестован. 4) Афиногенов дал статью Зыкина (троцкиста). 5) Беспалов, живя в одном доме с Пастернаком и Инбер, не внушил им политическую важность собрания и вообще не работал над ними. 6) Иван Катаев в 1927 году вместе с другими членами группы «Перевал» (сочувствующими Троцкому) ездил в ссылку к Воровскому. 7)… и Беспалов допустили, что политредактор Гейне (из ГИХЛа) в сборнике стихов Лахути [218] А. А. Лахути — таджикский советский поэт, секретарь Союза писателей СССР. выбросил его поэму «Садовник», одобренную Сталиным и им самим разосланную по редакциям. Политредактор выбросил эту поэму с мотивом: «В связи с процессом, что надо рассматривать, как прямую попытку замарать имя Лахути».