Игорь Крупеников - Вильямс

Вильямс был знатоком и ценителем искусства и литературы, и он хотел, чтобы его ученики также были всесторонне развитыми людьми, умеющими оценить все духовные сокровища, созданные человеческим гением. Обладая прекрасной памятью, он любил между делом проверять литературные познания своих учеников и сотрудников, чаще всего это происходило во время традиционного чаепития.

Когда у Вильямса появлялась особая лукавинка в глазах, хорошо знакомая его ученикам, они знали — сейчас он им что-нибудь поднесет неожиданное. И Вильямс, по ходу беседы, вдруг продекламирует какое-нибудь двустишие или меткую фразу и, хитро прищурившись, спросит:

— Ну, откуда это?

И если никто не прерывает наступившего молчания, он, махнув рукой, скажет:

— Эх вы, знатоки! Это же Пушкин. Или:

— Это Гоголь. Помните «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»? Это же Иван Никифорович сказал.

И он с особым чувством удовлетворения смотрел на тех, кто с каждым днем все чаще и чаще угадывал автора произносимых им строк и фраз.

Вильямс ценил не только литературу, но был и блестящим знатоком музыки. Он полюбил ее с детства, часами слушая игру своей старшей сестры. Вильямс даже подумывал в юности, не стать ли ему певцом. Но больше всего он любил рояль и симфоническую музыку. Его друзьями были многие музыканты, с которыми его знакомила сестра. Мария Александровна, так же как и муж, любила музыку, и в первые годы их брака Вильямсы были постоянными посетителями оперы и симфонических концертов.

Но здоровье Марии Александровны, особенно после рождения второго сына, становилось все хуже и хуже, и она не могла уже выезжать в город, а к 1903 году она уже почти не ходила и передвигалась по дому в кресле. И тогда у Вильямсов на квартире стали устраиваться музыкальные вечера.

Здесь собирался кружок молодых музыкантов — друзей Вильямсов, в будущем выдающихся деятелей русской музыки: пианистка Елена Александровна Бекман-Щербина; дочь Демьянова, тоже начинающая пианистка Валентина Николаевна; студент Петровки Станислав Шацкий, у которого был превосходный драматический тенор; молодая, рано скончавшаяся певица Гукова, только что начавшая петь в Большом театре. На эти домашние концерты собиралось много молодежи.

Вильямс обыкновенно сидел в своем кабинете, но широкая дверь была настежь открыта, и он продолжал работать за своим письменным столом, наслаждаясь звуками музыки, доносившимися из гостиной. Вообще и музыка и даже шумный говор большой группы гостей не мешали Вильямсу заниматься, — наоборот, он говорил, что его занятия идут особенно продуктивно, когда вокруг него царит оживление, когда долетают до него звуки рояля или оживленные, жизнерадостные голоса молодежи.

Вильямс захотел приобщить к музыке всех студентов и служащих Петровки. Он уговорил своих молодых друзей устроить общедоступный бесплатный концерт в актовом зале главного корпуса. Вильямс явился душой этого дела.

Успех первого концерта окрылил его участников, и они решили устраивать такие вечера как можно чаще. Всю осень и зиму с 1903 по 1904 год еженедельно по вторникам в актовом зале Петровки происходили эти концерты, памятные и участникам и слушателям.

Особым концертом было торжественно отмечено десятилетие со дня смерти великого Чайковского.

Число участников концертов увеличивалось. По приглашению Вильямса в них несколько раз принял участие большой друг московских студентов, участник многих бесплатных концертов для учащейся молодежи Леонид Витальевич Собинов.

После концерта все его участники неизменно приглашались к Вильямсу на чашку чая. Гостеприимный хозяин умел своим радушным обращением, веселыми шутками и обаятельной простотой создавать за чайным столом непринужденную и жизнерадостную атмосферу.

Он был доволен, что ему удалось привить любовь к искусству многим сотням студентов и служащих Петровки, что молодые артисты с такой любовью и увлечением отнеслись к пропаганде лучших образцов искусства и познакомили своих слушателей с великими творениями Чайковского, Глинки, Шопена, Бетховена и многих других великих композиторов.

Это было необходимой составной частью той системы воспитания, которое, по мысли Вильямса, могло привести к подготовке передовых деятелей русской агрономии, людей широкого научного кругозора и высокой культуры.

А главное — эти концерты должны были, по замыслу Вильямса, способствовать укреплению и развитию прогрессивных общественных взглядов, революционно-демократических традиций, лежавших в основе передового русского искусства и литературы. Не случайно в концертные программы Вильямс включал исполнение произведений великих русских писателей — Пушкина, Гоголя, Салтыкова-Щедрина. Цель, к которой стремился он при этом, особенно ярко обнаружилась на самом первом концерте. Недаром Вильямс не захотел посылать программу концерта на утверждение в полицию. Он знал, что там эту программу ни в коем случае не утвердили бы: по его предложению ассистент кафедры земледелия Иван Шулов прочитал на первом концерте «Песнь о Буревестнике» Максима Горького.

И когда молодой чтец произнес последние слова этого смелого поэтического призыва к революции: «Пусть сильнее грянет буря!» — раздались горячие аплодисменты и тех, кто сидел в зале, и тех, кто стоял на улице под раскрытыми окнами.

Студенты Московского сельскохозяйственного института, упорно называвшие себя петровцами, не забывали революционных традиций Петровской академии, они жили общими интересами с широкими народными массами, они не могли оставаться в стороне от общего революционного подъема, начинавшегося в России.

Основы научного земледелия, разрабатывавшиеся Вильямсом, являлись обобщением опыта отечественной и зарубежной агрономии. Они могли частично применяться в немногих хорошо поставленных помещичьих хозяйствах и на опытных станциях, но до Октябрьской революции они были совершенно недоступны широким слоям крестьянства.

Но даже и в тех случаях, когда хозяйство велось на основе передовой агрономии того времени, оно далеко не соответствовало идеалам Вильямса.

Он видел, что подобные рационально поставленные хозяйства, вроде имений Шатилова или княгини Долгорукой, действительно приносят доход своим владельцам. Но этот доход достигается главным образом жесточайшей эксплуатацией батраков и крестьян окрестных деревень. А кроме того, хваленая «выгодность» этих поместий кажется столь крупной только на фоне общего низкого уровня большинства помещичьих и кулацких хозяйств, не говоря уже о жалких наделах крестьянской бедноты.