Дневник библиотекаря Хильдегарт

Иногда страдания эти доводят его до того, что он начинает регулярно оставаться в библиотеке на ночь, чтобы бродить со свечой от стеллажа к стеллажу, бормотать заклинания и названия расстановочных шифров, рисовать на столах пентаграммы и вращать среди них каталожные ящики, шарить в мышиных норах, ругаясь с их обитателями, и, раздирая на себе синий халат, посыпать себе голову книжной пылью. И когда вы уже состаритесь, и отрастите себе профессорское брюшко и бородку клинышком, и будете, приняв снотворное, мирно почивать на лаврах, он разбудит вас в три часа ночи судорожным телефонным звонком и сообщит вам, что Нужная Книга нашлась. При этом сам он будет так трогательно горд собою, что у вас даже не достанет сил сказать ему полным текстом всё, что вы по этому поводу думаете. До утра вы будете ворочаться, проклиная всё на свете, а утром встанете, оденетесь и пойдёте в читальный зал, чтобы хоть одним глазком взглянуть на эту Давно Уже Не Нужную Вам Книгу. А вернее, для того, чтобы убедиться, что этот Чёртов Другой Читатель, тоже успевший отрастить себе брюшко и бородку, опять взял её за девять секунд до вашего прихода.

Иногда случается так, что обряд инициации Молодого Библиотекаря проходит не за Сверкой Фонда, а прямо в Читальном зале. Неофиту завязывают глаза, долго водят его по холодным, пахнущим деревом и книжной плесенью коридорам, а затем вталкивают в какую-то дверь и уходят. Повязка падает, свет от зелёных ламп ударяет по глазам и разлетаются зловещими тенями по тихим паучиным углам, стеллажи с кряхтеньем снимаются с места и обступают неофита со всех сторон, тяжело и мстительно дыша, как Титаники, заметившие обломок айсберга. А потом, вместе с первыми пыльными лучами солнца, в зал начинают просачиваться читатели, и, расталкивая обступившие неофита стеллажи, тоже обступают его и тянут к нему бледные своим руки со стиснутыми в них мятыми требованиями. Зажатый во все углы одновременно, неофит с судорожной улыбкой делает вид, что читает написанные на требованиях иероглифы, и мычит что-то, и обнадёживающе хрюкает, заводя глаза к потолку, и руки его дрожат, а шифры прыгают и кувыркаются перед глазами, и разум отказывается прийти на помощь и подсказать, как избежать позорного конца. Это – одна из самых жёстких и беспощадных форм инициации. В своё время я её тоже прошла.

Особенно страшен мне был один читатель. Он не был горбат и не носил чёлки, но во всём остальном был вылитый Ричард Третий. Он всегда приходил первым и уходил последним. Он всегда приносил кипы самых чудовищных, самых невразумительных запросов и часами, с тонкой садистской улыбкой, наблюдал, как я шарахаюсь от шкафа к шкафу, глотая слёзы ярости и стыда. Иногда терпение его иссякало и в глазах появлялось такое выражение, что Лоренс Оливье удавился бы от зависти. Но он никогда мне ничего не говорил. Ни одного слова. И от этого я боялась и ненавидела его ещё больше. Если бы он хоть раз вслух выразил то, что было написано у него на лице, мне было бы легче. Но он только дёргал щекой, заламывал бровь и демонически оттопыривал нижнюю губу. Не могу вам передать, как это было ужасно.

Однажды я случайно заперла его в читальном зале. Он спрятался между полок со словарями на восточных языках, а я подумала, что он уже ушёл, и с облегчённым сердцем вышла, закрыв за собой дверь на ключ. Но стоило мне проверить окна в коридоре и всё обесточить, как дверь, ведущая в зал, загрохотала и застонала – кто-то бил по ней изнутри с поистине дьявольской силой, так, что она чудом не слетала с петель. Обомлев от ужаса, я на дрожащих ногах подползла к этой двери и, плохо понимая, что происходит, но хорошо понимая, что теперь мне уж точно конец, попыталась вставить ключ в скважину. На это ушло не менее четверти часа – а могло бы уйти и больше, если учесть, что руки мои ходили ходуном, а перед глазами была сплошная серая пелена. Он вышел из зала и уставился на меня сверху вниз круглыми яростными глазами. Я поняла, что смерть моя будет, скорее всего, мучительной, но быстрой, и даже слегка приободрилась. Кроме того, меня немного утешала та мысль, что перед смертью я успела доставить своему врагу несколько неприятных минут.

Он навис надо мною, по-прежнему не сводя с меня глаз .

Потом взял в свою руку мою ладонь, измазанную штемпельной краской.

Осторожно перевернул её тыльной стороной вверх.

Поцеловал её и сказал: «Я ваш пленник навек».

И я, как бедная леди Анна, растаяла, и мысленно залилась слезами, и простила ему все прежние и грядущие обиды.

С того дня он стал беззастенчиво пользоваться моим расположением, и приносить мне требования без очереди, и залезать во всякие запретные шкафчики, и держать у себя на полке столько книг, сколько душе угодно.

И даже иногда уносить на два-три дня домой те издания, которые на дом не выдаются.

— Она говорит: «Расскажите мне ваш сегодняшний сон. Только постарайтесь ничего не упустить, ни одной детали. А потом мы с вами вместе сядем и всё проанализируем, чтобы понять, что же вы видели на самом деле». Я ей говорю: «Видела Оцеолу, вождя семинолов. Как он сидит за роялем в большой такой орехово-красной гостиной, с занавесками, со свечами. В полном своём убранстве индейском, с перьями, с боевой раскраской, с соплями этими дурацкими на штанах, как на картинках рисуют… в куртке замшевой, хорошей такой, качественной… Сидит, значит, и играет вальс из «Фауста». И свечи отражаются в рояле». Она смотрит на меня, смотрит так, прищурившись, а потом говорит: «Я понимаю, вы оригинальничаете. Хотите выглядеть небанальной. Это понятное и естественное желание. Но я хочу, чтобы вы мне настоящий свой сон рассказали, а не тот, который вы только что придумали». Ни фига себе, да? Как будто такое можно с налёта придумать. Да правда мне всё это снилось, вот – честное слово! Я же не виновата, что у меня ребёнок Майн-Рида сейчас читает и этим самым Оцеолой мне уже все мозги проел. Я уже скоро на стол четвёртый прибор буду ставить, для этого Оцеолы… а она говорит – придумала! Между прочим, кстати, это и не придуманный персонаж, а исторический, я в энциклопедии посмотрела….

***

— С этими снами вообще ужас, конечно. Вот сегодня у меня был сон – точно для психолога, прямо как по заказу. Снилась мне свекровь. Бледная такая, сердитая, сморщенная. Явилась мне посреди ночи и давай жаловаться, что мы к ней на кладбище давно не приходили. Мол, у неё там могила уже просела, и памятник перекосился, и ограда вся облезла к чёртовой матери, а у соседей уже ранние цветочки повылазили, птички поют, а у неё одна грязь и глина вокруг могилы и больше ничего. Просыпаюсь и думаю: правда, какие же мы свиньи! Надо хоть на Пасху съездить к ней на могилку, подправить там всё, куличик положить… И даже стала думать, в какой цвет нам ограду перекрашивать – в зелёный или в серебристый, представляешь? И только потом вспомнила, что свекровь моя жива-здоровёхонька, сроду ничем не болела, и ещё сто лет в своём селе Пагубино проживёт, и простудится у меня на похоронах. Что? Нет, это не из Некрасова, это и правда так село называется - Пагубино… недалеко отсюда, в Московской области. Но это ничего не значит, что Пагубино. То есть, значит, но наоборот – это жители там такие, что сами кого хочешь уроют… это я тебе точно говорю, оттуда приезжие просто не возвращаются. Но дело же не в этом, понимаешь! А в том, что не пройдёт и каких-нибудь несчастных двадцати лет, как какая-нибудь зараза будет такие же точно сны видеть про меня! А я с этим ничегошеньки не смогу поделать…