Дневник библиотекаря Хильдегарт

Позже я узнала, что бабка Лёнечки была из старых деревенских интеллигенток и, перед тем, как окончательно спиться, научила-таки внука читать. Видимо, она и сама часто читала ему вслух, потому что он помнил наизусть великое множество стихов. Помнил точно и безошибочно, но, поскольку декламировал их на своём языке, никто не догадывался, что это стихи. И когда он, листая мои книги, лепетал над ними неведомые свои речи, оказывается – он просто пытался читать эти книги вслух!

Нет нужды говорить, что я уехала от Лёнечки в смятенных чувствах. И долго потом думала, что же ждёт в жизни человека, который к шести годам умеет читать, знает наизусть Пушкина и Лермонтова, но не умеет при этом членораздельно говорить. И что это за странная аномалия, психологическая загадка? Или психопатологическая? Выправится ли всё это со временем или выльется в какое-нибудь необратимое отклонение? Увы – Лёнечка мне был чужой, и я ничем не могла ему помочь. Да и не знала, можно ли тут помочь.

В прошлом году я отдыхала в той же местности и однажды сидела на автобусной остановке в тени, ела клубнику из кулёчка и не ждала автобуса. Автобуса я не ждала потому, что рейсовый транспорт был давно отменён, а управляющий местным мясоперерабатывающим комбинатом запретил бывшим колхозным автобусам подвозить пассажиров. Рядом со мной, на той же скамейке, сидели незнакомые мужики, пили пиво, заедали сырыми сардельками и дискутировали. Они тоже не ждали никакого автобуса и поэтому времени у них было навалом. Прислушавшись, я поняла, что дискуссия идёт в лучших традициях Тендрякова, воодушевилась и стала подслушивать.

— Нет, ну, чего ты мне тут загибаешь, а? – кипятился тот, что был помоложе,- курчавый, белобрысый и здоровенный, как медведь. – Какое, на х**, бессмертие? Кто тебе наплёл про это бессмертие? Поп, что ль, оболеновский, отец Валентин, или как его там?

— Да нет, я же не в том смысле, - перебивал его тот, что был почище и поинтеллигентнее на вид. – Вот – нарисовал человек картину и, стало быть, таким образом себя обессмертил. Он умер, а в картине осталась его энергетика.

— Хренергетика! – безжалостно резюмировал молодой.

— Да нет, я же тебе точно говорю – наука доказала! Во всём, что человек делает, остаётся как бы его часть. Ну, душа там, или энергетика, - называй, как хочешь. Опять же – сам человек помер, а имя его помнят, если он знаменитый, и ещё, может, тыщу лет будут помнить. Вот тебе и бессмертие!

— Да на х*я мне такое бессмертие, если я сам-то при этом буду мёртвый? Пусть помнят хоть две тыщи лет – мне-то что с того? Не-ет, мне настоящее бессмертие нужно, чтобы я – вот такой, как есть, я – не умирал, а жил. На земле ли, в раю ли там каком, на хрен, или в аду – это мне по х*ю! Лишь бы это был я! Я сам! Знаешь, как у одного писателя – я, типа, сам себе рай и сам себе ад. Вон оно как! Вот это я понимаю, мать твою за ногу! А твоя хренергетика это – знаешь, что? Это, когда, типа, прогнившим Цезарём от стужи замазывают дом снаружи! Пред кем весь мир, понимаешь, лежал в пыли, торчит затычкой, вон, в щели! Понял? Вот тебе и вся твоя хренергетика!

— Лёнечка! – с великим облегчением в сердце сказала я. – Это ты?

— Чего-о? – вытаращился на меня белобрысый парень. – Ну, Лёнечка…Хотя, вообще-то - какой это я вам Лёнечка?

— Лёнечка, слава Богу! – с дурацким смехом повторяла я, глядя на него.

— Чего слава Богу-то? – озадаченно спросил парень и вдруг изменился в лице, суетливо встал, снял кепку и пригладил волосы.

Библиотекарш у нас в деревне до сих пор почему-то уважают. Почти как учительниц.

Из разговоров с церковной певчей

— К нам, когда отец Василий уже совсем старенький стал, прислали в помощь ещё одного батюшку, молодого… отца Николая. Хороший такой батюшка, весёлый, деятельный. И он придумал сделать воскресную школу для детей, при церкви.

— Господи, да у вас там, наверное, в деревнях и детей-то уже не осталось, одни старушки да старички…

— Вот и мы ему так говорили. Детей мало, а тех, кто есть, – разве ж их матери отпустят на ночь глядя? Да ещё и в воскресную школу какую-то. Спасибо, хоть в такую, в обычную школу приводят. А отец Николай говорит: ничего, я сам их буду привозить и по домам развозить. А у него машины нету, так он на лошади.. запряжет своего Чёрика в телегу и ездит по деревням, детей собирает. Занятно так! Детям тоже интересно, они ж тоже ведь на лошадях-то особо не ездили. Набьются в тележку, ноги свесят… а отец Николай везёт их и ещё хором петь заставляет. Его, вообще, хлебом не корми, дай попеть что-нибудь такое.. духовное. А слуха при этом ни капли, вот ни грамулечки… ну, уж так вот получилось. И вот все они едут в телеге по деревням и поют «О, чудный остров Валаам» на мотив той песни про заводскую проходную, что в люди вывела меня. Хорошо так поют, стройно… бабки им вслед крестятся и вздыхают так с умилением. Умора, одним словом! Чудесный прямо батюшка, побольше бы таких.

А так вышло, что в этой воскресной школе были в основном мальчики. Так-то обычно девчонки больше этими делами интересуются, а у нас – мальчишки. А чего? Матери и рады, что их бандиты без дела по деревне не болтаются, - всё, как-никак, а под присмотром. Ну, вот. И вот один раз… в прошлый год это было, да, Великим Постом.. выхожу я вечером из храма… А я что-то припозднилась, уж не помню, почему… наши все ушли, я одна осталась. Выхожу и смотрю – эта гвардия, ученички батюшкины, на кладбище, прямо за церковью, разделились на две партии, пока отца Николая нет, и играют. Думаешь, во что? Представь, паньковские и никонские – эти, значит, апостолы, а грачёвские и ещё двое каменевских ребят – те солдаты.. пришли, стало быть, арестовывать Христа.

— Обалдеть! А Христос тоже был?

— Ну, а как же! Димка Сёмочкин… он длинный такой, печальный, вечно в какой-то задумчивости. Очень удачно получилось, что они его выбрали… он, конечно, не то чтобы праведный, но смирный парнишка, серьёзный. Вот. А мне интересно, конечно… Я подошла поближе, но так, чтобы они не видали, и смотрю, как они всё это будут разыгрывать.

— Ну, и как? Никого не распяли? А то знаешь, как бывает: дети в подвале играли в гестапо…

— Да нет же! Наоборот всё было! Сперва у них всё шло, как положено. Один солдат подходит, кладёт Христу руку на плечо, а Христос такой печальный-печальный… у меня аж сердце защемило, так хорошо он это изобразил. Ну, тут выходит Валька Колосов, сосед мой… апостол Пётр, стало быть. И говорит: а ну, убери клешни и не лапай нашего Учителя! И – палкой того по уху. И, видно, он слишком сильно ему палкой засветил, потому что тот как взвоет! Ты что, дурак? – кричит – и ему тоже в ухо, кулаком, да со всего размаху. Апостол Пётр аж сел в сугроб Отряхнулся да как заорёт: ребя, наших бьют! И пошло дело!