Дневник библиотекаря Хильдегарт

Реальная трагедия жизни – вот что лучше всего доходит до людских сердец, и потому артисты, пожелавшие истинно народного признания, изобразили своего Христа в лиловых гнойных язвах и, заговорив на таком языке, оказались понятыми. И тогда-то и произошло то, что испанские колористы, так пристально вглядывавшиеся в агонию страдания, создали Распятья, на которых тело Распятого, захватанное, избитое, в синяках и кровоподтёках, представало во всей своей душеубийственной правде.

Христы энергичные, те, что без единой язвы, дебелые и толстые, располагаются на кресте, как могли бы расположиться в любом другом месте. Те, изображения в которых художник сумел представить лишь холодную наготу модели, никогда не становятся объектом народного поклонения. Совершенство никогда не возбуждало ни мысли, ни страсти, ни сострадания, и единственное, что волнует душу и ум толпы, - это выразительность. Ужас трагедии, которую люди видят воочию, побуждает их любить Распятого. Безвестные Христы в маленьких церквушках, - с крепкими руками, скрюченными на кресте, с головой, скрытой водопадом опалённых волос, окружённые дарами в тяжёлой старинной пыли, - эти закопченные, уродливые, ужасающие фигуры и есть творения артистов с высокими помыслами и истинным вдохновением. Артистов, которые поняли народ. Если взглянуть с художественной точки зрения, это очень плохие скульптуры, но именно их-то и любит по-настоящему народ. Народ, наделенный инстинктом гениального и артистического, наполнил эти грубо сработанные образы бесконечными легендами, апологами и мифами. Их украсили тряпичными розами и отрезанными в обет женскими косами, у подножия креста положили черепа и змей, - и молились, молились в священном страхе перед этим чудищем беспредельной, неизъяснимой любви к людям. Почти все эти уродливые и задушевные Христы укрываются в сельских часовенках, являя истинную гордость поселян».

В овощном киоске возле метро торгует маленький старик с круглыми, как пуговицы, глазами. Он продаёт нежно-розовые червивые яблоки с твёрдой сахарной мякотью, тяжёлые золотые груши в форме виолончелей, жёлтый стручковый перец, похожий на бамбуковые флейты, потрёпанный кочанный салат и душистые помидоры с пролежнями на толстых боках. Рядом с ним всегда лежит и спит, свернувшись клубком, маленькая рыжая собачка. Иногда кто-нибудь из прохожих кладёт к её морде косточки или обломки печенья; собачка втягивает в себя их запах, блаженно вздыхает, но не просыпается.

Вечером старик запирает свой киоск на висячий замок, достаёт из кармана цветную тряпочку, расправляет её и облачается в длинный, до пят, шёлковый халат с пагодами и драконами. Смотрит на тяжёлую душистую луну с пролежнями на толстых боках. Втягивает в себя её запах, блаженно вздыхает. И лицо его из бледного становится жёлтым и прекрасным, глаза вытягиваются к вискам и становятся, как звёзды, сияющие сквозь узкие щели в крыше, а волосы сами собой собираются в косу. А рыжая собачка просыпается, зевает со сладким подвыванием, тонко усмехается, и тогда становится видно, что никакая это не собачка, а Лис.

По просьбе Анны Егоровой помещаю у себя в журнале эту ссылку. Вдруг кто-нибудь, кто сможет помочь, откликнется.

http://anna-egorova.livejournal.com/546844.html

Полуночный полёт

Мы едем домой после прекрасного и бурного шопинга. Туськин папа критически ощупывает завёрнутые в бумагу подарки-для-мамы, и в складках лба его – тоскливое сомнение. Туська, напротив, сияет радостным и сонным умиротворением, откинувшись на сиденье и тщетно пытаясь соорудить себе усы из собственной пряди волос. Прядь короткая и до верхней губы не достаёт. Я, захваченная ими с собой на всякий случай, в качестве консультанта, делаю вид, что дремлю, а на самом деле подслушиваю и подглядываю.

— Пап! Смотри, смотри! Грибной снег!

— Почему грибной?

— Ты сам, что ли, не видишь? Солнышко же светит! Когда солнышко и дождь – то грибной дождь. А когда солнышко и снег – то грибной снег… Пап! Про дождь и солнышко ещё же говорят: царевна плачет. А когда солнышко и снег, то кто тогда плачет?

— Не знаю, Тусь. Может, царевич, которому надо купить царевне подарков к восьмому марта?

— Не-е.. Пап, ну, ты что? Это же Снегурочка плачет!.. Слушай, пап, а чего мы ту чашу не купили? Медную которую? Которая ещё так гудит, если палочкой проведёшь: оооооо! А потом:у-у-у-у-у! - Во-первых, дорого. А во-вторых, непонятно, что с ней делать.

— Как – непонятно? Тётенька же нам показала! Сидеть и гудеть: оооо! уууу! Она же сама поёт, эта чаша, потому что живая.

— Подумаешь… Вон, у бабушки в деревне есть целый медный таз. Бери ступку и гуди, сколько влезет. Больше того: я читал в одной книге, что в полнолуние в таких тазах можно летать.

— Как – летать? Пап, ты чего?

— Очень просто. Только надо знать заклинание. Дожидаешься восхода луны. Садишься в таз. Говоришь заклинание. И тогда он начинает вращаться… так, довольно медленно, чтобы голова не кружилась. А потом поднимается в воздух вместе с тобой. И так же вращаясь, начинает лететь. Только он очень низко летит. Особенно у дилетантов. Понятное дело, асы, которые всю жизнь в этих тазах летают – они и приличную высоту набрать могут, и скорость приличную развить. А кто в первый раз пробует, у того он низко летит, над самой землёй…

— Ой! А если кочка? Или, там, пенёк какой-нибудь?

— Ну.. тогда ясное дело. Таз ударяется о кочку, подпрыгивает, на минуту набирает высоту, а потом опять снижается. И нужно очень большое усилие воли и сосредоточенность, чтобы не позволить ему совсем упасть. Но всё равно здорово, подумай только! Кругом тишина, лягушки квакают, цикады поют, таз блестит при луне, крутится, как на аттракционах с чашками, и летит себе вперёд. А ты сидишь себе, ноги свесил..

— Под коленками режет, наверное.

— Ну… режет, конечно. Но ничего, потерпеть можно. Зато летишь. Летишь себе над лугом… низко-низко…

— Ага. И темно. И кочков полным-полно. И только слышно в темноте: блин!блин!блин!блин!

— Во-первых, не «кочков», а «кочек». А во-вторых, ты с этим «блином» мне уже надела. Я ведь говорил тебе, что это нехорошее слово.

— Па-ап… - (Страшным шёпотом) – А если всё время так ударяться, можно и другое слово нечаянно сказать. Совсем уже нехорошее.

— (Задумчиво). Да, конечно. Можно и другое. То есть, нельзя, конечно.. но оно само собой так получится.

— И тишина!

— И лягушки!

— И циклопы!

— Тусь, ну, какие циклопы? Я сказал: ци-ка-ды!

— Ага. И они. Все смотрят и слушают. И говорят друг дружке: опять полетел, бедняжечка. И издалека, уже ближе к лесу: блин!блин!блин! И даже Другое Слово. Но его уже не слышно, потому что таз далеко улетел…