Дневник библиотекаря Хильдегарт

Машина тормозит, я поднимаюсь с сиденья, тут же охаю и сгибаюсь пополам от резкой боли в пояснице. И особенно в копчике. В самом деле, почему на этих лугах такая пропасть кочек?

В круглом и гулком, как старинная обсерватория, магазине, я выбираю свитер для своей подруги. Я - маленькая и толстая, а моя подруга – стройная, высокая и прекрасная, но почему-то при этом у нас один размер одежды. И всё, что идёт мне, непостижимым образом подходит и ей. Чудны дела Твои, Господи.

Неподалёку от меня тоже кто-то роется в свитерах; я не вижу, кто именно, только слышу, как сухо и равномерно щёлкают друг о друга вешалки: щёлк, щёлк, щёлк. Точно костяшки на старых бухгалтерских счётах. Это мерное щёлканье было бы успокоительным, если бы в нём не было столько тайного, непонятного мне раздражения.

Вдруг щелчки прерываются густым, басовитым хохотом, и кто-то радостно поёт во всю глотку, на весь пустынный магазин: «Голубка моя! Твой муууж на проооводеее!» И опять хохот, на этот раз уже двух голосов – мужского и женского. Им вторит восхищённое детское повизгивание и тявканье собачки – судя по всему, очень маленькой. И ещё какие-то счастливые фоновые шумы вроде звона посуды и скрипа дивана, по которому кто-то явно прыгает, забравшись с ногами.

— Я слушаю, - мёртвым, стеклянным голосом говорит женщина в трубку. Я не сразу понимаю, что это тот же самый голос, который только что хохотал и пел вместе с мужским голосом под звон бокалов и тявканье щенка. – Да. Да. Естественно. А ты как думал? Не знаю, во сколько. Нет. Нет. Зачем тебе это? Я же сказала – нет! Ты что, глухой? Не знаю. Тебя не касается. Отстань. Всё!

И опять - тишина и мерное «щёлк, щёлк, щёлк», странно и неприятно отдающееся в высоком, как небесная сфера, куполе.

Подавившись приступом беспричинной тоски, я выхожу из магазина на улицу. На соседней крыше, под звон капели и вой ветра, гуляют и поют коты. На скамейке возле дома напротив целуются старик со старушкой, поправляя по ходу дела друг другу шарфики, чтобы не дуло. Из приоткрытой форточки слышится дивное, почти всамделишнее патефонное шипение, и густой, радостный бас поёт:

О, голубка моя,

Как тебя я люблю,

Как ловлю я за рокотом моря

Дальнюю песнь твою…

Мы и Пушкинский музей

Ходить с детьми в музей – захватывающий, ни с чем не сравнимый аттракцион, обещающий массу ярких ощущений. Очень хорошо для этой цели подходит Пушкинский музей. Тот самый, где должен стоять голый Пушкин, а вместо него стоит голый Давид и держит на плече пращу, как банную мочалку.

Ваське – четыре года, Туське недавно исполнилось шесть. Туська скачет по залам вприпрыжку, с удовольствием слушая, как шарахается по углам эхо от её прыжков. Васька ходит вразвалочку, заложив руки за спину, около каждой картины и статуи подолгу задерживается и скептически заламывает бровь. Наконец возле витрины с великолепными, источенными бурой ржавчиной акинаками он размыкает уста и, тыча пальцем в стекло, приказывает мне:

— Вот этот – купи мне! Ага?

— Не ага, - говорю я. – Не получится, Вась. Тут ничего не продаётся. Тут только смотрят

От изумления он взметывает бровь ещё выше, к самой чёлке.

— Мне бойсой не надо, мне маенький, - убедительно разъясняет он мне. – Бойсой – он доёгой. А мне маенький, вот этот… он мне как йаз будет по йуке. Понятно?

— Вась, - вздыхаю я, хорошо осознавая, что за этим последует, и заранее съёживаясь, - ну, не продаётся тут ничего. Вообще не продаётся. Понятно?

Васька набирает в грудь побольше воздуха, испускает деловитый вопль, а затем принимается обстоятельно, со вкусом рыдать на весь гулкий, испуганный зал.

— Вы поймите, - прижимая к груди вымазанные слезами кулаки, говорит он подскочившей тётеньке-смотрительнице, - я зе йазбойник! Я зе не могу без ойузия! Я зе так йаботать не могу!

В дверной проём заглядывают оба кондотьера и кивают разбойнику Ваське с суровым пониманием на нехороших лицах. Опасаясь, как бы они не предложили ему собственное оружие – на время, чтобы кое-как перекантоваться на первых правах, - я поворачиваюсь так, чтобы заслонить от него дверь спиной.

— Мальчик, - говорит тётенька-смотрительница, хватаясь за избитый приём, - ты говоришь, что ты разбойник? А разве разбойники плачут?

— Есё как! - заверяет её Васька и набирает в грудь ещё больше воздуха.

Пока мы с тётенькой-смотрительницей утешаем бедного разбойника в его горе, выясняется, что куда-то исчезла Туська. Подхватив разбойника Ваську под мышку, я лечу, как конькобежец, по сияющим мраморным полам, и Святой Георгий в пыльной кольчуге внимательно смотрит нам вслед и осеняет себя крестом.

Туська вылетает к нам навстречу из-за поворота, чуть не врезаясь при этом в Умирающего Галла, которому и без нас довольно хреново.

— Слушайте, чего я видела-то! – задыхаясь, сообщает она. – Там один дяденька лежит. Он коммунист. Наверное, раненный. А вокруг него черти пляшут и рожи корчат от радости. У-ужас! Пошли смотреть.

И мы идём смотреть на раненого коммуниста. Он лежит в каком-то узком коридорчике между Готикой и Ренессансом и смотрит в потолок большими печальными глазами. Над ним действительно прыгают и кривляются разряженные мимы и жонглёры.

— Тусь, ну, какой же это коммунист? Это рыцарь. Видишь, он в кольчуге и с мечом…

— Да? А почему у него тогда красный флаг под головой?

Действительно – под головой у него красный флаг. Ярко-алый, без гербов и символов.

— Там ещё полно народу лежит, - сообщает Туська, кивая в сторону Готического зала. – И тоже все в железяках этих. Как они так спят, я не понимаю! Неудобно же ворочаться! И вообще…

— Тусь, - осторожно говорю я, - но они ведь не спят. Они умерли.

Она вскидывает на меня глаза.

— Ну, да. Я и говорю!

В очередной раз потрясённая её мудростью, я вздрагиваю и киваю.

— Там у одного дяденьки, - продолжает делиться новостями Туська, - в ногах лежат два дракончика. Домашние. Ну, ручные. И один другого за шею кусает. Чтобы ему первому под одеяло влезть и там спать. А ещё там ангел есть. Он босиком. Вот так на коленях стоит, а пятки торчат, без тапочек. Я ему пятку пощекотала, а потом поцеловала, а тётенька в углу взяла и заругалась на меня: девочка, где твои взрослые? - Тётенька в углу была каменная или настоящая? – уточняю я.

— Вроде настоящая, - с сомнением отвечает Туська.

— Тогда пойдём, извинимся перед тётенькой…

Разбойник Васька вздыхает, оглядывает зал, выбирает одного из наиболее смирно лежащих рыцарей и с надеждой обращается ко мне:

— Мозет, хоть этого, сто ли, купим?

— Господи! А он-то нам зачем?

— А цего он всё спит и спит? Мы его ка-ак купим, ка-ак нацнём с ним игйать, так сйазу, небось, пйоснётся!