Дневник библиотекаря Хильдегарт

Маленький отечественный мужичок висит на лацканах большого закордонного дяденьки и лепечет, сияя глазами:

— А я вашего Гитлера уважаю, да! Я его очень уважаю. Я всех ваших знаю, всё высшее командование: Денниц, Бломберг, Канарис… ну, Канариса все знают… потом ещё… кто ещё?...А! ну, Вернер, Бек, Браухич, Остер… но это уже не то, это уже другое…. Но это же надо понимать, что это за люди, да? Это же – люди, это же – элита, это же – сверхчеловечество! Верно я говорю или нет?

По лицу мужичка видно, что он сильно и мужественно пьян; глаза его горят невыносимо вдохновенным светом, разбрасывая искры по окружающим сугробам. По лицу захваченного им в плен немца разлито брезгливое недоумение, а в глазах тускло светится слово Hilfe. Видимо, осознание себя гостем в этом странном месте мешает ему прихлопнуть ладонью ползающего по нему сверхчеловека.

— Lassen Sie mich in Ruhe! – не выдерживает он наконец. – Вы… как сказать?... вы ошибли себя! Я - не наци, я – Jude! Вы понял меня? Еврей!

— Еврей?! – Глаза сверхчеловечка мгновенно вспыхивают совсем уже каким-то диким, неземным восторгом. – Эт’ ж хорошо! Эт’ здорово! Я уважаю евреев, да! Я их о-о-чень уважаю! Я всех ваших патриархов знаю: Авраам, Исаак, Иаков… Давид ещё, но Давид это не совсем то.. да… Потом ещё – Сара, Ревека, Лия, Рахиль…. И пророков знаю: Амос, Иеремия, Иезекиил, Малахия…. Какие были люди, да? Это ж были люди!

«О, блин!» - думаю я, пробегая мимо. Хотя, в принципе, этого слова не люблю. Но если кто-нибудь знает что-то, более подходящие к данному случаю, я с удовольствием воспользуюсь.

Бабушки у подъезда. Очень старенькие.

БАБА ШУРА. Поехал вчера в пролубь окунаться. Матери не сказал, ни-ни. Куды! Она бы не пустила. Мне только сказал, и то по тихому, чтоб мать не слыхала.

БАБА КАТЯ. Кто поехал-то? Дед?

БАБА ШУРА. Да какой дед? Какой дед? Дед уже, вон, три года как отокунался! Где он дед-то? На погосте лежит, меня дожидается… Говорю тебе – Юрка поехал. Внук.

БАБА КАТЯ. Куда поехал-то?

БАБА ШУРЫ. Тьфу ты… Говорю же – окунаться! В пролубь. Крещенье же – что, забыла, что ль?

БАБА КАТЯ. Не забыла. Помню. А поехал-то он – куда?

БАБА ШУРА. Снова-здорово. «Куда, куда!». В жопу на пруда! Говорю ж тебе – в пролубь поехал окунаться!

БАБА КАТЯ. А где пролубь-то?

БАБА ШУРА. Говорили по телевизору – по всей Москве теперь наделали. Семьсот штук пролубей. А Юрка поехал в Андреевскую, которая рядом с Парк-культурой. Но только его не пустили. Батюшка вышел и сказал: нельзя. Измеряли воду, определили – не та. Святости мало.

БАБА КАТЯ. Ишь, ты. И что ж, так и не пустили?

БАБА ШУРА. Так и не пустили. Милиция кругом всё оцепила, чтоб никто не пролез. А что ж – правильно. Нельзя – значит, нельзя. А как же?

БАБА КАТЯ. А что он, твой Юрка, верующий, что ль? Он же неверующий!

БАБА ШУРА. Здорово-приехали! Это Юрка-то неверующий? Как он может быть неверующий, когда он людей режет, живьём! Ты сама своей дурной головой рассуди – как он может их, не помолимшись, резать? Вот то-то и оно!

Внук Юрка, как вы, без сомнения, догадались – полостной хирург. Говорят, очень хороший.

Ещё один мой новый знакомый, Матвей. Серьёзный, деловитый романтик. Жизненный опыт привёл-таки его к выводу, что мечты, как правило, не имеют привычки сбываться вовремя, поэтому то и дело приходится их опережать и дожидаться их воплощения у финиша.

— Матвей, а сколько тебе лет-то уже?

— Мне? Знаешь, сколько? Сейчас скажу. – Растопыривает пальцы на обеих руках, внимательно их изучает. – Мне восемь уже, вот. Нет, нет, не восемь! Десять! Как Катьке. Даже вот на столько больше. – Поколебавшись, отмеряет кончик мизинца и быстро убирает руки за спину.

— Ну, уж… Десять – это ты хватил. Это ты немножко врёшь, по-моему.

— Не вру. Это я просто так молодо выгляжу, что мне как будто шесть. Потому что не пью, не курю и спортом занимаюсь….

— Ой, я не могу! Каким это ты спортом занимаешься? Отстреливаешь куриц на компьютере?

— Никого я не отстреливаю – Укоризненный взгляд из-под козырька шапки. – Я на велосипеде катаюсь.

— О, это дело! На даче, наверное?

— Ага. – Делает сладкий глубокий вдох; глаза расширяются и затуманиваются приятными воспоминаниями. – В лесу катаюсь, по дорожке. Там, правда, корней много, но ничего. Я редко падаю. Один раз, правда, немножко коленку разбил, когда за цепь зацепился….

— Да нет у него никакого велосипеда! – встревает мать. – Матвей, как ты мне надоел. Ну, зачем ты всё выдумываешь?

— Я – выдумываю? – Изумлённая, абсолютно искренняя обида в ярких кошачьих глазах – Ты же сама сказала, что купишь на следующее лето!

— Но ведь ещё же не купила!

— А что ж мне – ждать, пока ты купишь, и даже в голове не кататься, что ли?!

___________________

На детской площадке сидит на скамейке и меланхолично следит за качелями, болтающимися туда-сюда с режущим душу мелодичным скрипом.

— Матвей, ты уже так полчаса сидишь. Не замёрз?

— Не-а. – Опускает ресницы и мечтательно выпячивает губу.

— Нет, какой смысл так сидеть на одном месте? Пошёл бы, поиграл…

— Не могу. Я занят.

— Чем же, интересно знать?

— На девочку смотрю.

— На какую ещё девочку?

— Вон, не качелях… Красивая, как куколка, да?

— М-м-м… Да, ничего. Симпатичная…. А чего смотреть-то зря? Иди, познакомься. Вместе покачаетесь.

— Да? – Сразу скисает, хмурится и начинает теребить губу в тяжёлом раздумье. Потом слегка светлеет лицом и вскидывает глаза – А можно, я завтра, а? Завтра познакомлюсь… а сегодня уж напоследок полюбуюсь!

_____________

— Тёть-Тань, хотите, я вам одну машину покажу? Она – знаете какая? ВОЛШЕБНАЯ! Пойдёмте, она там, около помойки….

Я знаю, какую машину он мне хочет показать. Она действительно стоит неподалёку от мусорных контейнеров, всем своим видом отрицая возможность существования не только этих самых контейнеров, но и вообще всего этого неумытого, сумбурного мира. Призрачно-белая, без единого пятнышка, она сияет, как внутренность перламутровой раковины, щурится узкими хромированными глазами, и все дожди и непогоды скатываются с её фарфорового великолепия, не оставляя никаких следов, как будто кто-то раз и навсегда прикрыл её невидимой плёнкой. Она прекрасна, как ладья из сказочного царства Тир-на-нОг. Мимо неё невозможно пройти, не поперхнувшись восхищением и завистью. Но Матвей, к моему большому удивлению, ведёт меня совсем к другому контейнеру и показывает мне дивное, разбитое и раздолбанное со всех боков чудовище, у которого напрочь отсутствуют не только фары и покрышки, но и стёкла в окнах. К тому месту, которое это создание по привычке считает своим капотом, прикреплена картонка с крупными кривоногими буквами: «ВНИМАНИЕ! К МАШЫНЕ НЕ ПРИБЛИЖДАТСА! МАШЫНА НАХОДУ! У МАШЫНЫ ЕСТЬ ХОЗЯЕВА!»