Дневник библиотекаря Хильдегарт

Владка выпустила-таки тарелку из рук, и звон осколков слился с её пронзительным воплем.

— Я так и знала, - вздохнула мать. - Лучше бы я Пушкина попросила помыть.

Портрет Пушкина в коридоре вздохнул и повернулся лицом к обоям.

Всё утро я ползала по квартире на четвереньках в поисках ключей. Морские свинки задумчиво наблюдали за мной, высунувшись до пояса из вольеры. В их глазах сияло радостное сочувствие: наконец-то до меня дошло, что так передвигаться удобнее и быстрее. Я залезала под стол, гулко стукаясь затылком о столешницу, заглядывала под диван и уныло, без всякой надежды, шарила под ковром, опалённым вчерашним падением утюга.

— Под тумбочкой посмотри, - тихо советовал мне Святой Антоний, пристроившийся на валике дивана.

Я в сотый раз вывернула наизнанку ящики письменного стола, перетряхнула книги в шкафу, попутно препираясь с фарфоровыми китайцами, и от полного уже отчаяния полезла в мышиную клетку. Мышь посмотрела на меня как на идиотку, зевнула и повернулась на другой бок.

— Под тумбочкой, - незримо касаясь моего плеча ладонью, говорил мне Святой Антоний.

Я попыталась забраться под ванную, аккуратно постучала лбом о стену, а затем села посреди коридора и тоскливо завыла в потолок.

— Ну, хватит орать-то, - мягко настаивал Святой Антоний. – Я же говорю – под тумбочкой. Ты их вчера мимо гвоздя повесила, вот они и упали.

— А? – встряхнулась я, наконец услышав.

— Давно бы так, - сказал Святой Антоний и ушёл по своим делам. Китайцы молча покивали ему вслед вставными фарфоровыми головами на палочках.

Под тумбочкой лежали не только ключи. Там ещё лежала сломанная латунная брошь с изображением Кухулина в молодости и билет в «Иллюзион» шестнадцатилетней давности. Я вспомнила этот билет. Мы с подругой ходили на «Леди Гамильтон» с Лоренсом Оливье. Наш выбор был абсолютно случаен, и поход в кино был скорее поводом для встречи. В то время у каждой из нас был бурный трагический роман, и после кино мы собирались, как водится, поехать ко мне и всласть наговориться обо всём. Фильм кончился; мы обе, не сговариваясь, вздохнули так глубоко, как только позволяли лёгкие, и мрачно, без слов, разъехались по домам, пряча под шарфами горестные и сентиментальные улыбки.

Беседы с Владкой (недавно исполнилось семь)

****

— Хочу, чтобы у меня муж был жадный.

— В смысле, скупой?

— Ну, да. Точно. Скупой. Как рыцарь.

— А зачем тебе скупой муж?

— Чтобы его пе-ре-вос-пи-ты-вать.

— А почему – «как рыцарь». Рыцарь – это, по-твоему, кто?

— Ну, как кто… Человек такой. Очень жадный. В смысле, скупой. И он даже носит такие железные штаны и рубашку… специально, чтобы долго не протиралось и не рвалось. Чтобы новые не покупать.

— И ты думаешь, такого можно перевоспитать?

— Да… Наверное, будет нелегко. Но попробовать-то стоит!

****

— Дай мне денег немножечко. На жизнь и на прочие удовольствия.

****

— Я очень люблю времена года.

— Ну, Владка… Так не бывает. Можно любить лето, или осень, или зиму…

— Нет. Я просто – времена года. Не по отдельности, а вообще. Почему так не бывает? Бывает. Вон, Чайковский любил. Даже музыку про них написал. Это я точно знаю, у меня на кассете есть.

*****

— Скажи, а почему бывают глупые люди, а бывают дураки?

— Владка, а какая разница?

— (Сурово). Очень даже большая.

****

— А рядом со мной вчера ворона села и что-то мне сказала. По-фински, наверное.

— Почему по-фински?

— Непонятно потому что. Если б по-немецки сказала, я бы хоть что-нибудь, да поняла.

****

Её брат Данька, трёх с половиной лет

— А правда, когда много воробушков в траве бегает, это похоже на много-много мышков?

— Хорошо быть чайником со свисточком.

— Почему?

— А весело.

Оглавление философско-психологического романа, написанного моим приятелем в тринадцатилетнем возрасте. (Публикуется с разрешения автора)

Глава первая. Проливающая тусклый свет на уже описанные события. (*** Заметьте – это первая глава, и до неё решительно никаких событий в романе не происходит – Н.)

Глава вторая. Из которой видно, что далеко не всегда хорошие дела приносят пользу, а честность приравнивается к добродетели

Глава третья. В которой говорится о том, чего понять невозможно.

Глава четвёртая. Из которой видно, что душа у человека совсем не такая, какой полагает её владелец.

Глава пятая. В которой самый любопытный читатель познакомится с мыслями о смерти, о её достоинствах и недостатках

Глава шестая. Из которой видно, что сила ума и сила безумств не всегда соответствуют друг другу

Глава седьмая. В которой описываются тяготы и проблемы свободной жизни

Глава восьмая. О сути этого вопроса и прочих последствиях.

Глава девятая. В которой читателю станет ясно.

Глава десятая. В которой герой убеждается, насколько всё небезопасно.

Глава одиннадцатая. Повествует о том, каких полезных сведений можно набраться, если долго жить.

Глава двенадцатая. Из которой ясно, насколько душевная муть способна замутить разум.

Глава тринадцатая. В ней можно выяснить, что же случилось потом.

Глава четырнадцатая. В которой встретится конец губительного пути.

Глава пятнадцатая. Которая вся во власти тоски и скорби и говорит о переменчивости.

Глава шестнадцатая. В которой автор наносит читателям ещё один гибельный удар.

Глава семнадцатая. В которой заметна тяжесть, могущая сковать человеческое открытое сердце.

Глава восемнадцатая. Которая рассказывает, что остаётся во второй половине человека, когда утрачивается первая.

Глава девятнадцатая. Чрезвычайно странная, в ней на нескольких страницах умещается много таинственных лет.

Глава двадцатая. В которой судьба начинает противостоять ленивой неге.

Глава двадцать первая. В которой есть опасение, что появится мнение читателя о герое.

Глава двадцать вторая. В которой читатель встретится с одной знакомой дамой и расстроится.

Глава двадцать третья. Увы, с несколько нескромным содержанием.

Глава двадцать четвёртая. В которой читатель прощается.

Глава двадцать пятая. В которой рассказывается о том, в чём смысл жизни.

Глава двадцать шестая. Омытая дождём и устланная прибитой к дороге пылью.

Глава двадцать седьмая. В которой я заранее уверяю читателя, что ничего такого вообще не случится никогда.

Глава двадцать восьмая. В которой на сцену выходит ещё один монах.

Глава двадцать девятая. В которой автор приводит в исполнение все приговоры и намерения.

Глава тридцатая. Неуклонно приближающая читателя к концу.