Дневник библиотекаря Хильдегарт

– Это как?

– А бутылки, – говорит Мишка, – да за пустые бутылки деньги дают. На углу. Называется «Прием стеклотары»!

– Что же ты раньше молчал! Сейчас мы это дело уладим. Давай банку из-под компота, вон на окне стоит.

Мишка протянул мне банку, а я открыл бутылку и вылил черновато-красное вино в банку.

– Правильно, – сказал Мишка. – Что ему сделается?..

– Ну конечно, – сказал я. – А куда вторую?

– Да сюда же, – говорит Мишка, – не все равно? И это вино, и то вино.

– Ну да, – сказал я. – Если бы одно было вино, а другое керосин, тогда нельзя, а так, пожалуйста, еще лучше. Держи банку.

И мы вылили туда и вторую бутылку.

Я сказал:

– Ставь ее на окно! Так. Прикрой блюдечком, а теперь бежим!

И мы припустились. За эти две бутылки нам дали двадцать четыре копейки. И я купил маме конфет. Мне еще две копейки сдачи дали. Я пришел домой веселый, потому что я стал рыцарем, и, как только мама с папой пришли, я сказал:

– Мам, я теперь рыцарь. Нас Борис Сергеевич научил!

Мама сказала:

– Ну-ка расскажи!

Я рассказал, что завтра я маме сделаю сюрприз. Мама сказала:

– А где же ты денег достал?

– Я, мам, пустую посуду сдал. Вот две копейки сдачи.

Тут папа сказал:

– Молодец! Давай-ка мне две копейки на автомат!

Мы сели обедать. Потом папа откинулся на спинку стула и улыбнулся:

– Компотику бы.

– Извини, я сегодня не успела, – сказала мама.

Но папа подмигнул мне:

– А это что? Я давно уже заметил.

И он подошел к окну, снял блюдечко и хлебнул прямо из банки. Но тут что было! Бедный папа кашлял так, как будто он выпил стакан гвоздей. Он закричал не своим голосом:

– Что это такое? Что это за отрава?!

Я сказал:

– Папа, не пугайся! Это не отрава. Это два твоих вина!

Тут папа немножко пошатнулся и побледнел.

– Какие два вина?! – закричал он громче прежнего.

– Черное и желтое, – сказал я, – что стояли в буфете. Ты, главное, не пугайся.

Папа побежал к буфету и распахнул дверцу. Потом он заморгал глазами и стал растирать себе грудь. Он смотрел на меня с таким удивлением, будто я был не обыкновенный мальчик, а какой-нибудь синенький или в крапинку. Я сказал:

– Ты что, папа, удивляешься? Я вылил твои два вина в банку, а то где бы я взял пустую посуду? Сам подумай!

Мама вскрикнула:

– Ой!

И упала на диван. Она стала смеяться, да так сильно, что я думал, ей станет плохо. Я ничего не мог понять, а папа закричал:

– Хохочете? Что ж, хохочите! А между прочим, этот ваш рыцарь сведет меня с ума, но лучше я его раньше выдеру, чтобы он забыл раз и навсегда свои рыцарские манеры.

И папа стал делать вид, что он ищет ремень.

– Где он? – кричал папа. – Подайте мне сюда этого Айвенго! Куда он провалился?

А я был за шкафом. Я уже давно был там на всякий случай. А то папа что-то сильно волновался. Он кричал:

– Слыханное ли дело выливать в банку коллекционный черный «Мускат» урожая 1954 года и разбавлять его жигулевским пивом?!

А мама изнемогала от смеха. Она еле-еле проговорила:

– Ведь это он… из лучших побуждений… Ведь он же… рыцарь… Я умру от смеха.

И она продолжала смеяться.

А папа еще немного пометался по комнате и потом ни с того ни с сего подошел к маме. Он сказал:

– Как я люблю твой смех.

И наклонился и поцеловал маму.

И я тогда спокойно вылез из-за шкафа.

В ночь на первое ноября мы приходим к моей подруге праздновать день её день рождения.

По пути к ней мы долго плутаем среди залепленных мокрым снегом новостроек и мусорных баков и ищем среди одинаковых, как кубики грязного рафинада, домов тот, который больше похож на её. Мимо нас то и дело проходят озабоченной походкой зеленоватые низкорослые прохожие с горшками и мётлами под мышками. У некоторых из них вылезают из-под пальто небольшие, плохо ухоженные хвосты. Собственно, это их ночь – тридцать первое октября. А мы тут, в общем, так случайно – просто так совпало. Случается, что кое-кто из них тихо увязывается за нами. Мы не пытаемся от них оторваться, зная по опыту предыдущих тридцать первых октябрей, что это бесполезно. Так и идём все вместе, тихой, выпачканной грязным осенним снегом компанией, пока не отыскиваем общими усилиями нужный дом.

Соблюдая традицию, мы звоним в двери квартиры. Мы знаем, что нам никто не откроет. Хотя мы чудом пришли ровно к тому часу, на который договаривались. Дверь смотрит на нас, подмигивая глазк?ми, и мы смотрим на неё, а потом рассаживаемся на лестнице и беседуем в темноте, понемножку подъедая принесённый с собою кремовый торт с клубникой и орешками. На лестнице холодно и хорошо; немножко пахнет крысой из углов, немножко – дымом от чьих-то сигарет; и в окно смотрит месяц, а сверху, на девятом этаже, кто-то слушает «Одинокого пастуха».

Иногда нас выручает сын моей подруги, вернувшийся со двора с сияющими боевым задором очками и синяком на правой скуле. Он долго возится с замком, попутно доедая остатки кремового торта с клубникой и орешками, и наконец впускает нас в сумрачную, пропахшую ванилью и котом прихожую.

— Обувь можно не снимать, - строго говорит он. Всё равно здесь полный фэньшуй. И тапочек нет.

Он поворачивает выключатель, вытирает нос рукавом и уходит на кухню готовить нам коктейль с лаймом и ещё какой-то гадостью. А мы, наступая на разложенные по полу коробки из-под обуви, тюбики из-под помады, разлохмаченные книги по духовному возрождению и оранжевые полосатые носки, пробираемся в главную и единственную комнату, рассаживаемся на полу и беседуем в темноте, облизывая пальцы из-под кремового торта с клубникой и орешками. Ближе к полуночи в комнате вспыхивает свет, и вваливается моя подруга. В зубах у неё – пакет с продуктами, с рук и подбородка капает кровь и грязь.

— Вы думаете – что? – выплёвывая пакет, говорит она с радостным и сконфуженным придыханием. – Я же сестру провожала – она уехала сегодня. Так что, вы думаете, сделали мои черти? Сестра дала мне сумку понести – типа, что ей тяжело. Я взяла, повесила на плечо, проводила сестру до метро, расцеловала, разобнимала, иду домой и думаю: ну, как же гармонично всё получилось. Сейчас приду домой, курицу в шафранном соусе сделаю спокойненько, без суеты… салат греческий, коктейли… И чувствую, что мне при этих мыслях как-то тяжело. Не морально тяжело – физически. На плечо давит, и вообще. И тут я понимаю, что так и не отдала сестре сумку. А там – и деньги, и билеты, и документы. Ну, я, натурально, начинаю орать дурным голосом посреди этой снежной тишины, потом бегу домой, звоню сестре на мобильный, ору ей: «Сумка!» А она мне: «Ты сама идиотка!» Короче, я лечу, сломя голову, на вокзал, по пути лечу, сломя голову, с эскалатора – сверху донизу, учтите, это не каждому удаётся. И победоносно врываюсь на платформу, вся в крови и в мыле, за три с половиной минуты до отхода поезда. Успела ведь, а? Кто бы ещё так мог – никто, это я вам точно говорю. И черти мои с ветерком на мне прокатились – словом, все получили, блин, удовольствие. А вы тут как – давно ждёте? Кстати, а кто из вас умеет готовить курицу в шафранном соусе? Лично я – нет, и лучше даже не пытаться, как вам кажется?