Борис Вадимович Соколов - Самоубийство Владимира Высоцкого. «Он умер от себя»

– Подожди, подожди…

И совершенно отключался от реальности».

На самом деле никакой мистики тут не было, а было обычное для наркоманов раздвоение личности. Ясное дело, что в таком состоянии Высоцкий не то что выступать – жить толком не мог. И, как минимум сразу после столь печально завершившихся калининградских гастролей ему требовалась экстренная госпитализация. Но друзья-администраторы, работавшие с ним, зарабатывали на барде очень неплохие деньги, все откладывали госпитализацию, ссылаясь на нежелание самого Владимира Семеновича. Ну, еще один концертик, ну еще пара-тройка тысяч рублей, ну, Володечка, милый, ну, давай еще чуть-чуть… А ведь тогда уже Высоцкого надо было госпитализировать принудительно, невзирая на все скандалы.

Во время калининградских гастролей Янкловичу удалось уговорить отца Высоцкого согласиться на госпитализацию сына в психиатрическую больницу. И по приезде сразу обрадовал Владимира Семеновича: «Вот отец берет на себя ответственность… Мы положим тебя в больницу. Тебе надо в больницу».

Ответ Высоцкого был обескураживающим: «Валера, я тебя предупреждаю. Если ты когда-нибудь подумаешь сдать меня в больницу – в каком бы состоянии я ни был, – считай, что я твой враг на всю жизнь. Сева попытался однажды это сделать. Я его простил, потому что – по незнанию».

И тут же по телефону дал суровую отповедь отцу. Приехавший на Малую Грузинскую Семен Владимирович только растерянно бормотал: «Да что ты, Володя… Я и не собирался…»

По словам Янкловича, «тут я понял, что и отец ничего не сможет сделать».

Мне эти оправдания не кажутся слишком убедительными. И вот почему. Друзья Высоцкого прекрасно знали, что он очень боится психиатрических больниц с их почти тюремным режимом. Но они также отлично знали, что еще больше бард боится смерти. И при желании могли напугать его вполне реальной перспективой гибели. Да и запугивать, в сущности, не требовалось. Ведь врачи на полном серьезе предупреждали, что счет жизни Высоцкого идет уже на недели. Но друзья-администраторы готовы были отпустить его в больницу буквально на два-три дня, рассчитывая, что за столь короткое время его поставят на ноги. Иначе пришлось бы отменять концерты.

В Калининграде Высоцкий заработал больше 6 тысяч рублей – в среднем по 300 рублей за концерт. Оксана утверждает: «Из Калининграда он приехал уставший, злой…» И было отчего злиться. Впервые наркомания привела к срыву концерта.

23 июня, в день возвращения Высоцкого из Калининграда, умерла сестра Марины Влади – Татьяна (Одиль Версуа). Высоцкий собирался во Францию на похороны, но нужного запаса наркотиков у него не было, и он не рискнул отправиться за границу, привычно соврав Марине, что ему не дали визы. На самом деле, по свидетельству Янкловича, «у него все было – и виза была, и билет был заказан… Не полетел он на похороны Одиль Версуа, потому что не было наркотиков. А еще он боялся встречи с Мариной – все это время жил на грани… Поэтому он и говорил:

– Марина мне не простит двух вещей: не полетел на похороны Татьяны и что у меня – Оксана…»

Сам Высоцкий чувствовал, что петля наркомании затягивается все туже, и искал пути к спасению. Но он хотел, чтобы лечение проходило максимально комфортно и заняло бы минимум времени.

Друг Высоцкого Вадим Туманов возглавлял старательскую артель «Печора» с центром в Ухте. Официально она занималась добычей золота, но это давало лишь малую долю доходов. Главным источником заработка было строительство дорог и зданий. Но только золото, как стратегический продукт, позволило добиться от государства снятия ограничений на фонд заработной платы и гибкого штатного расписания. Трудились там вахтовым методом, без выходных, по 12 часов в день, по 8–9 месяцев. Затем отдыхали по 3–4 месяца. Средний заработок в артели был 40 рублей в день. И абсолютный сухой закон. Туманов решил попытаться спасти друга. В интервью корреспонденту «Московского комсомольца» Елене Светловой Туманов на вопрос, знал ли он о наркомании Высоцкого, ответил: «Конечно. Он мне сам сказал. Но он так уверенно говорил: «Вадим, я захочу и в одну минуту брошу». А однажды признался: «Знаешь, я хочу тебе одну неприятную вещь сказать: я, кажется, не могу с собой справиться». Мне стало не по себе, и мы начали думать, как выйти из этого положения. Договорились, что он приедет ко мне в тайгу на месяц. Уверен, что, если бы это получилось, Володя бы справился. Потому что он был крепкий, когда это требовалось. Но он не приехал».

Владимир Шехтман вспоминал: «Была такая договоренность… Володя улетает к Вадиму и запирается в этом домике с врачами, – Туманов его уже приготовил. И Володя все время говорил – вот-вот, вот-вот… Едем-едем… У меня уже билеты были. Я раз сдал, второй…»

Об этом же случае говорил и Янклович: «Мы же тогда поссорились страшно… Купили ему билет, утром Володя должен был лететь.

– Давайте поскорее! Игорек (Годяев, фельдшер «Скорой помощи». – Б. С .) со мной полетит!

Билет купили, а ночью – скандал!

– Достаньте, и все!

– Никуда я не пойду, сейчас никто тебе не даст!

– Тогда я поеду к Бортнику. Он-то даст, если у него есть.

Всегда пугал меня этим, что поедет к Ване.

– Ну поезжай…

Он уехал, ему в какой-то больнице дали, привозит уже пустую ампулу…

– Валера, я тебя очень прошу – завтра утром отвези в больницу. Там же учет.

– Володя, ты стольких людей подводишь! Они же всем рискуют ради тебя!

На следующий день вел себя безобразно… Требовал, швырял книги – искал… Мы иногда прятали от него… Я уехал».

Иван Бортник, который, очевидно, все-таки давал Высоцкому не наркотик, а водку, свидетельствует: «Вовка мне говорил:

– Или сдохну, или выскочу…

У него же был билет в Америку».

7 июля Высоцкий предпринял последнюю попытку улететь к Туманову, но в который раз не успел в аэропорт.

Вадим Туманов так изложил события последних недель жизни Высоцкого: «После последнего Володиного возвращения из Франции в первой половине июня мы договорились, что он приедет ко мне в артель «Печора». Планировали, что он будет жить в тайге у реки. Мы приготовили ему домик, заготавливали припасы, ждали. Он бы мог победить болезнь творческой работой, да и физической не чурался. Человек он был уникальный. Умел слушать и слышать людей, не лез в душу. Все услышанные жизненные истории пропускал через свое сердце. Мы и спорили, и мирились. Всего и не расскажешь – большой кусок жизни прожит с ним… И никогда он не тратил время попусту: всегда с записной книжкой. Не дождавшись Володи, я сам прилетел из Ухты, по-моему, 20 июля. С Володей Шехтманом прямо из Шереметьево утром поехал на Малую Грузинскую. Дверь была приоткрыта, Володи нет. В квартире была только его взволнованная мама Нина Максимовна. Я спросил: «Где Вовка?» Нина Максимовна ответила, что сама не знает. Он попросил ее приехать, и она вот уже час ждет его. Я знал, что двумя этажами выше Володи (на 10-м) живет фотограф Валера Нисанов, который всегда готов был составить компанию для выпивки. Я кивнул Шехтману, он сбегал на 10-й, вернулся, говорит, что Володя там. Тогда я забрал Володю и обругал Нисанова. Потом услышал, как Нина Максимовна резко спросила Володю: «Почему ты пьяный?!» – «Мамочка, только не волнуйся!»  – повторял Володя».