Александр Век - Великие неудачники. Все напасти и промахи кумиров

Не собрались, не записали.

Возможно, потому, что нельзя было вернуть назад ни прокуренной ливерпульской «Кэверн», ставшей первой постоянной сценой Beatles, ни триумфальных всемирных гастролей, ни гениального менеджера Брайана Эпстайна, ни того лихого интервью, когда Джон на весь мир провозгласил: «Получается, что мы теперь популярней Иисуса Христа. Над этим стоит подумать». И вызвал своим заявлением неоднозначную реакцию со стороны многих. Возможно, потому, что волшебная сказка под названием Beatles кончилась и выстрелы в Нью-Йорке обрушили все надежды. А возможно еще и потому, что дело уже было сделано: поколение 60-х обрело уверенность, что оно «что-то может». Увы, Марк Чэпмен, сумасшедший убийца Джона, – из того же поколения.

Спустя много лет нынешние поклонники Джона Леннона и его друзей не сомневаются, что Beatles по-прежнему популярней десятков современных исполнителей. Так и есть.

Популярность «жуков-ударников» прошла проверку временем по всем параметрам и является безусловной «классикой». И по-прежнему великую ливерпульскую четверку возглавляет живой Джон Уинстон Леннон. Ибо он, всю жизнь боготворивший другого кумира миллионов, Элвиса Аарона Пресли, сам достиг таких творческих высот, на которые не смог подняться легендарный король рок-н-ролла.

Великий музыкант умер? Ни в коем случае! Он бессмертен. И сотни людей каждый год собираются вечером 8 декабря в Центральном парке на Земляничной поляне. Там установлена мозаичная клумба с надписью Imagine («Вообразите»).

• Амедео (Иедидия) Клементе Модильяни (итал. Amedeo Clemente Modigliani; 12 июля 1884, Ливорно, Италия – 24 января 1920, Париж, Франция) – итальянский художник и скульптор, один из самых известных художников конца XIX – начала XX века, яркий представитель экспрессионизма.

• Самая большая неудача – при жизни выставки художника разгоняли, а работы его не имели популярности. Признание творчество Модильяни получило лишь после его смерти.

До недавнего времени в Москве не было ни одной выставки французского живописца Амедео Модильяни. Были нашумевшие выставки, вплоть до «Золота скифов» и «Моны Лизы», ради встречи с которой советские любители мировых шедевров очередь занимали с ночи. А вот с Модильяни – полный пролет. Не интересовалось наше славное государство этим художником, не желало даже взглянуть в сторону его «всепланетной галереи лиц», и сколько ни требовали любители живописи организовать хотя бы одну выставку, все что-то не складывалось и не складывалось. Теперь говорят, что причина тому – страсть Модильяни к изображению обнаженных женщин во всем их природном великолепии, со всеми деталями и подробностями, каковые они являют заинтересованному зрителю, когда при нем раздеваются. Наверняка это не так. Просто пошлая советская идеология способна была наложить запрет – и накладывала его на все, что так или иначе не вписывалось в ее идиотские установки.

Девять тысяч шестьсот двадцать две дуговые лампы и более полумиллиона ламп накаливания освещали Париж 1906 года, когда в нем появился Амедео Модильяни. Будущему знаменитому художнику – 22 года. До начала Первой мировой войны – 8 лет. До скандального закрытия первой персональной выставки Модильяни – 11.

И вот теперь, в XXI веке, все прогрессивное человечество отметило юбилей единственного прижизненного вернисажа Модильяни. В декабре 1917 года в галерее Берты Вейль он выставил более тридцати своих «обнаженных». Аргумент полицейского чина, выдавшего ордер на немедленное закрытие вернисажа, был безжалостно краток: «Волосы срамные!» Власти взбесило то, что художник изображал раздетых женщин не по устоявшимся канонам мировой живописи, а такими, какими они были в жизни, во всей их природной красоте. Чем и опередил свое время.

Сегодняшнее ликование прогрессивного человечества можно только приветствовать. Ведь тогда, пожалуй, впервые в истории передовое художественное творчество столкнулось с грубейшим произволом властей и победило этот произвол. Все обнаженные девушки и женщины, написанные рукой Амедео, разошлись по частным коллекциям или заняли свое место в ведущих музеях мира. Там же оказались и другие произведения: пейзажи, портреты, рисунки, наброски, скульптуры… И в каждом из них заключены слова Модильяни:

«То, что я ищу, не является ни реальностью, ни нереальностью: это нечто непостижимое, мистерия человеческого подсознания».

Подсознание подсказало Амедео самую главную в его жизни и самую плодотворную идею. Реализовать ее удалось в громадном разнообразии, и при жизни он стал хотя и не богатым, но модным и известным художником. Пабло Пикассо и Жан Кокто называли его «нашим аристократом». Он, правда, так и не построил в предвоенном Париже «Второй храм красоты», о котором мечтал и на строительство которого даже пытался собирать деньги, но он никогда не прекращал строить его в своей душе.

Его друзья не сомневались, что в нем «ничего нет, кроме жизнеутверждения». Он же горько шутил, что если бы в четырнадцать лет не заболел тифом, то никогда бы художником не стал. И за этой «шуткой» скрывалось подлинное событие. Почти месяц он не мог подняться с кровати и в бреду признался матери, что хочет стать живописцем.

Это «авангардное» желание вписалось весьма органично в художественную обстановку Парижа, освещенного 9622 дуговыми лампами.

Несопоставимо более яркий свет исходил от молодых талантов, сосредоточившихся на Монмартре и Монпарнасе. Модильяни, получивший прозвище Моди, оказался среди этих талантов. Это были его Париж, его Монмартр и его Монпарнас. Это был его Город. Обзаведшийся Эйфелевой башней, расставшийся навсегда с одноименной коммуной и традиционным монархизмом, создавший синематограф и постимпрессионизм, собравший на нескольких улицах и огромное количество лучших людей передовой Европы, и массу бездарных проходимцев, – город, воздвигнутый «в нужное время и в нужном месте» самим Провидением. Вкус и запах этого города, рвущегося неизвестно куда, – в красках и сюжетах художника, состоявшегося как личность на славных парижских улицах и потерпевшего множество неудач на тех же улицах, среди лихой, талантливой, но тщеславной богемы. И, наверное, не случайно его увлечение Египтом совпало с тем временем, когда, по словам Анны Ахматовой, «…вокруг бушевал недавно победивший кубизм, оставшийся чуждым Модильяни. Марк Шагал уже привез в Париж свой волшебный Витебск, а по парижским бульварам разгуливало в качестве неизвестного молодого человека еще не взошедшее светило – Чарли Чаплин. “Великий немой” (как тогда называли кино) еще красноречиво безмолвствовал. “А далеко на севере”… в России умерли Лев Толстой, Врубель, Вера Комиссаржевская, символисты объявили себя в состоянии кризиса, и Александр Блок пророчествовал: “О, если б знали, дети, вы // Холод и мрак грядущих дней…” Три кита, на которых ныне покоится XX век, – Пруст, Джойс и Кафка – еще не существовали как мифы, хотя и были живы как люди».