Борис Стомахин - Буреполомский дневник

Ночь я тоже не спал нормально, – отчасти из–за всего этого, отчасти из–за соседей, устроивших рядом в проходняке форменный переговорный пункт, сразу несколько человек сидят и болтают про телефонам, а один, самый мерзкий и наглый, 20–летний хлюст, – орет в полный голос, никого не стесняясь; с 12 ночи до 6 утра у него связь бесплатная, и он все ночи напролет треплется со своей девкой (сейчас, когда я это пишу, он тоже треплется с ней, он вообще не связи круглосуточно, как и все они, а вот я не могу здесь получить телефон даже на полчаса в день...); а когда наконец все–таки эта шатия затыкается и ложится спать, – уже остается час или полтора всего до подъема, и если я позволю себе заснуть (как особенно мучительно хочется в это время), то я просплю его. В результате и перед баней, и после нее, и весь день вообще, – стоило мне лечь, как глаза начинали сами собой слипаться, и я если не засыпал, то впадал в дремоту...

А так, в общем – все более или менее. Правда, сегодня вечером мать, скорее всего, не прозвонится опять. Через час на Пушке в Москве должен быть пикет, организованный “Ватаном”, – хорошо бы, кто–нибудь догадался прозвониться оттуда. Сходили в баню, на обед, в ларек (удивительно быстро там управился!..), пришел, поел... Так и хочется расслабиться: всё, тяжелые дни прошли, впереди – 2 выходных, ни комиссий, ни шмонов, не нужно прятать баулы, в воскресенье и на зарядку не нужно... Благодать, казалось бы, – выходные, и вот еще одна неделя прошла, осталось их 117. Но, увы, – опыт жестко учит, что расслабляться тут нельзя никогда, ни на один день и ни на одну минуту, круглосуточно. В любой момент те или другие могут сотворить тебе любую пакость, ибо это не люди, а мразь и зверье...

Сосед, старый ворюга в проходняке рядом со мной, дал мне (временно, конечно) байзер на 0,8 литра, и воду я кипячу теперь в нем. О чайнике – нет, никто не говорит, что его отмели, он пропал, нет. Но и возвращать его никто не возвращает, хотя уже все сроки прошли. Мать уже присмотрела новый, тоже 0,5 литра, но покупать его – мало денег, да и в январе, пока праздники, мне его уж никак здесь не отдадут, так что только если к концу января, везти на длительную. С байзером я, по крайней мере, не ошпариваю руки кипятком, но закипает он, сволочь, раза в 2 дольше, чем прежний чайник, – чуть не 20 минут.

22–10

Итак, последние новости местного буреполомского идиотизма. Новенькое блатное чудо, оказывается, не наше, а с другой зоны, поблизости. Сменили режим и перевели сюда. И, как ОНИ мне сейчас подробно разъяснили, “труба”, которой мы все совместно пользовались, то ли сгорела сегодня утром, то ли что еще, – короче, не включается. Могут, конечно, и врать, – с этой подлой породы станется. Но правда или нет, – а звонить матери теперь придется с другого барака, как сегодня утром. Да, только вот писал: расслабляться здесь не стоит ни на секунду, любая гадость возможна здесь в любой момент.

На улице мороз, по прогнозам ТВ в Нижнем минус 6–8°, но снега нет. Окна в бараках уже частично покрываются наледью от мороза. Гасят свет, и в темноте я смотрю на окно напротив, освещенное снаружи мощным фонарем с запретки так, что кажется полностью замерзшим. Четыре половинки, одна из них – форточка, та самая, что все время открывают. Я гляжу на нее, “засыпая и просыпаясь”, по Галичу, – вечером, пока не заснул и лежу на спине, и утром, за час, полчаса, 10 минут до подъема. Есть в этом замерзшем, освещенном снаружи окне какой–то символ, только я не знаю, какой. Что–то философское, глубокое и настраивающее на мысли о будущем, о Вечности, на то, чтобы оглянуться на весь пройденный путь, оценить его с высоты сегодняшнего дня и, м.б., помечтать о завтрашнем. Задуматься, как ты сюда попал, как это все так сложилось, так глупо вышло, и что теперь делать, и есть ли вообще какая–то надежда, и на что, и когда... Много, много таких вот раздумий, одновременно целый рой глубоких, хоть и невеселых мыслей рождает вид этого светящегося окна в темноте барака. Глубокое, философское, печальное что–то, – лежишь и думаешь, пока не заснешь... Наверное, это окно во тьме я буду помнить долгие годы после (если) освобождения, как символ прожитого и пережитого, как один из “этапов большого пути”. Так же, как и – в ненастные, хмурые полдни осени и зимы – заснеженные крыши соседних бараков, видные из маленького окошка в туалете. Вид, который впечатывается в память навсегда, как фотография, как документ эпохи и судьбы, и значит для тебя очень много. Как и навеки памятные виды из окон СИЗО № 5 в Москве, – 509–й хаты и 1–й сборки, где вместо окна была только щель, наподобие бойницы. Повод вспомнить, задуматься, окинуть сверху взором сразу весь свой путь, не день за днем, а год за годом...

20.12.08. 11–03

Ужасы русской действительности... “Свинцовые мерзости дикой русской жизни”... Только сегодня я понял: эти твари вокруг меня – аборигены. Туземцы. Дикое племя каннибалов, совершенно чуждых нормальной европейской культуре и цивилизации. Хищное и опасное племя дикарей, – увы, не только здесь, в этой зоне, а шире – на 1/7 части мировой суши, от Кенигсберга до Сахалина. И Миклухо–Маклаем мне среди них, увы, не быть...

Матери позвонить не удалось и сегодня, – уж вообще по совершенно дурацкой и анекдотической причине. Теперь только завтра с утра (дай бог!), – если только эту “симку” все же куда–нибудь не поставят и она не сподобится прозвониться сама. Но это вряд ли. На чужие проблемы всем плевать, и, хотя в бараке полно “труб”, но я без связи, и это почти что фатально, потому что просить я у них ни у кого не буду. Да и у кого просить? У этого дурачка, моего 20–летнего соседа, к которому все звонить и ходят круглосуточно и от глупейших ночных разговоров которого с его девчонкой меня тошнит? Всех–то он победит, изобьет, е...ло сломает, зубы выбьет, – та–а–кой герой!!. Глупая детская самоуверенность, – видимо, еще не получал хорошенько по башке, жизнь не научила еще ничему, включая и 10–летний срок...

Ладно, что поделать, это не смертельно, это только временно – проблемы со связью; так у нас с матерью уже бывало, – и на 5–м СИЗО в Москве, и на Нижегородском централе, и когда только привезли сюда... Это поправимо. Мать, конечно, изводится там, нервничает, куда я пропал, а я нервничаю здесь. Осталось 820 дней такой жизни. Этого ужаса и кошмара. Хочется верить, что это все когда–нибудь же ведь кончится, и я все время представляю себе этот еще, скорее всего, холодный, хмурый весенний день – 21 марта 2011 года, – когда я выйду за эту металлическую дверь, огляжусь вокруг, увижу эту “избу” для приезжих на свидания, а потом сяду – в машину или в поезд, неважно, – и поеду домой. И буду смотреть в окно, на рыхлые уже сугробы, на черные голые деревья, на черных ворон в небе, на облака и на придорожные столбы... Жить только верой в это и – ожиданием, что когда–нибудь ведь будет, обязательно будет, этого ведь не может не быть! Все на свете когда–нибудь кончается, и хорошее, и плохое, и этот ужас тоже когда–нибудь кончится. Не может не кончиться... Только этой верой и надеждой мне и предстоит прожить еще 820 дней. Больше нечем. А если нет? Ведь человеку не дано знать свое будущее. Черт его еще знает, как оно там сложится... Если нет – тогда я не знаю...