Борис Стомахин - Буреполомский дневник

Оглянешься вокруг порой, посмотришь со стороны на эту жизнь лагерную, – такая тоска берёт, что хоть вой в полный голос!.. Ежедневное, изматывающее однообразие жизни, одно и то же, одно и то же день за днём, тоскливое прозябание среди отпетых подонков и кретинов (в большинстве как раз очень весёлых, бодрых (как типично понятие "бодрый идиот"!) и жизнью как раз–таки очень довольных). А главное – в их власти, в полной зависимости от них, от их галдящей и матерящейся кодлы, пьющей свой чифир и живущей по своим вонючим "понятиям"... Они вызывают большее омерзение и ненависть, чем зоновское начальство, хотя и начальству этому добрая, от всей души пуля в брюхо или в висок – лучшая награда за прожитую жизнь и всё, в ней сделанное. Вот так и живёшь между двух огней, между мерзости и там и здесь (они одинаковые практически, – и уголовники, и охрана, и одним и тем же жаргоном матерным разговаривают...). И так бессмысленно это времяпрепровождение, эти одинаковые, унылые дни, тянущиеся медленно один за другим, что порой плакать хочется... 1171 их ещё осталось до конца срока, до 2011 года. И хотя есть какая–то смутная, совсем слабенькая, еле–еле теплящаяся надежда, что, может быть, отпустят по УДО уже в этом году, – боюсь, не суждено ей сбыться... Кончится этот кошмар, пройдут эти 1171 день, – и останется всё здесь пережитое, только строчкой с цифрами, фактом в биографии, – личной и политической. А вот попробуй–ка их проживи, – целых 1171, один за другим, как в канализационном отстойнике среди дерьма и всякой мрази, и каждый этот день тянется бесконечно, – по 16 часов, с подъёма в 5–45... Будь она проклята, ТАКАЯ жизнь!

Безысходность, – вот, пожалуй, здесь самое страшное, самое убийственное ощущение. Как будто видишь это всё в каком–то страшном сне, – но проснуться никак не можешь. Кошмар всё длится, и каждое утро ты просыпаешься, к ужасу своему, всё в том же бараке, а значит – всё в том же кошмаре. И конца этому не видно...

Порой ощущаешь себя ребёнком – тем маленьким, симпатичным мальчиком с волнистыми светлыми волосами, который остался на фотографиях начала 80–х годов, – дома, в коробке... Чувствуешь себя в душе этим ребёнком, как будто живёшь ещё этой бесплотной памятью детства в душе, – и с ужасом, оглядываясь вокруг, всё не можешь понять: как же с этим милым, невинным, очаровательным ребёнком могло всё это случиться?! Как, что с ним произошло, что вчера ещё он бегал по зелёной траве, под ярким летним солнышком, под заботливыми взглядами любящих мамы и бабушки, – а сейчас вокруг него лишь решётки, стальные двери, колючая проволока, караульные вышки, и – ни одного родного, знакомого, даже просто искренне сочувствующего лица вокруг, а только – сплошная ненависть, цинизм и лютая злоба? Даже зная всю биографию досконально, как и весь исторический контекст за последние 25 лет, – всё равно, поразительнее всего вот это умом невместимое перевоплощение, тяжелее всего примириться именно с ним...

17–50

А мороз всё не отпускает, – 35 градусов было утром, 30 градусов – сейчас; а может, и больше. Похоже, это надолго. Это ведь только ещё рождественские морозы, а самые жуткие – крещенские, – ещё впереди. Будет градусов 50, – что тогда делать, кто знает?

Подонок–завхоз отряда всё–таки стукнул сегодня отряднику, что я вчера не пошёл на завтрак. Тот вызвал сегодня, сразу после проверки, спрашивать об этом. Источник своей информации, как бывший оперработник, конечно, не назвал, – но я–то и так знаю... Только он перепутал, – вместо завтрака спрашивал, почему я на ужины не хожу. Советовал, – т. к. у меня сейчас рассматривается УДО, – "не давать поводов". Как будто итог не известен заранее... Сейчас я пока что ещё "в подаче", но пройдёт январь – и я минимум ещё на 6 месяцев буду "в отказе"...

попались сегодня изумительные строчки Кирилла Подрабинека в его сборнике. Действительно, так и есть, – восхождение на гору. Идти ещё годы, каждый день, одной и той же исхоженной, до боли знакомой дорогой, – с завтрака, с обеда, с ужина – в барак, – и повторять про себя эти возвышающие, философские строки...

6.1.08. 9–45

Хорошие новости: уже есть договорённость с адвокатом, – нижегородским, тем самым, что защищал Стаса Дмитриевского в 2005–2006 гг. Перед судом по УДО он, скорее всего, пару раз ко мне приедет, – уже можно будет кое–что передать; а после отказа в УДО (не сомневаюсь) – уговорить бы его ездить регулярно, уже был бы канал на волю, уже можно было бы работать... То есть – даже тут жизнь обрела бы какой–то смысл, не была бы уже таким убогим и бессмысленным прозябанием, как до сих пор.

Собственно, работать я уже вчера и начал, и некий черновик уже лежит, ожидая своей очереди, у меня под подушкой. Как уж там дальше сложится его судьба, – не знаю, но надеюсь, что удачнее, чем того, летнего текста, переданного ещё из 5–го СИЗО, с 1–й сборки. Он до сих пор так и лежит, не до конца набранный, у Паши Л., с которым, кстати, как раз вчера удалось наконец–то наладить контакт и договориться о его содействии.

Жизнь продолжается, – даже здесь, среди этой мерзости, в этих, казалось бы, нечеловеческих условиях, – но всё равно, и здесь тоже идёт какая–то жизнь, ищется, упорно ищется всё же какой–то её смысл... Карамьян спрашивает мою мать: как она меня повезёт домой, в Москву, если вдруг, по УДО отпустят прямо сейчас вот, в январе. Наивные люди, вот о чём они думают!.. А я тем временем уже привык думать о том, как бы на ближайшие три года, до 2011, устроиться здесь так, чтобы никто на воле не мог сказать, что вот, мол, Стомахина посадили, заткнули ему рот, упекли в дальний лагерь, и теперь, наконец–то, его стало не видно и не слышно...

17–30

Выматывает, всю душу вынимает проклятый этот кашель, осточертевший бронхит. Как будто заноза сидит там – очень–очень глубоко в дыхательных путях, и никакой кашель давно уже не способен достать это проклятое место, чтобы "почесать" его, удовлетворить это, в общем–то, пустяковое раздражение слизистой оболочки бронхов. Более того: ничем не помогая решить эту основную проблему, этот постоянный надрывный кашель ещё и страшно выматывает всё тело, порождая со временем – 2–3 дня после начала "спектакля" – сильную боль, – раньше, годы назад, у меня от этого болело под рёбрами и вокруг живота; а теперь вот почему–то кашель отзывается жуткой болью в ногах, спереди и по бокам выше колен, особенно в левой. Как будто сводит их – такой силы боль, иногда даже вставать приходится.

За почти 2 года заключения это уже 4–й или 5–й раз начинается у меня этот бронхит. До сих пор самый тяжёлый был первый раз – ещё на "Матросской Тишине" весной 2006, когда там ради "дороги" открывали каждый вечер окно, и я, лёжа голый под одеялом, простудился. Дохал больше 2–х недель, было очень тяжко и мучительно, но потом прошло. После этого – в июле 2007 на Нижегородском централе, в транзите; потом – уже тут, в Буреполоме, после выхода 31 августа из больницы, дня через 2, кажись. Может быть, и ещё осенью этой было, но не помню уже. А вот этот, нынешний заход – самый тяжёлый за все два года, без сомнения.