Борис Стомахин - Буреполомский дневник

Глубочайшее разочарование в людях, в жизни, в идеалах, в друзьях, в коллегах, во всем и во всех – вот итог 2–х с лишним лет моего пребывания в тюрьме и на зоне. Никого нет, ни на кого нельзя положиться, всем все до лампочки. Только мать, единственная, – но и с ней бывает порой трудно из–за ее склонности к истерикам и крику...

Ленка моя спрашивает у Е.С. по телефону: не обиделся ли я на нее, что она не приехала. Лучше б ее не было вовсе, чем вот так – после стольких лет, после стольких переживаний о ней, надежд и светлых воспоминаний уже в тюрьме. “Как поленом по лицу...” Лучше б, правда, не было. И теперь уже – ничего с ней не будет, это ясно. Зачем она мне – такая? Чтоб сбежала в первый же острый момент, как из Киева? Чтоб видеться только когда у меня все хорошо?

Ни письмо отправлять я ей не буду, уже написанное и лежащее почти неделю. Ни с днем рождения поздравлять. Умерло все...

Если не считать матери, – мне, в общем–то, и не нужна здесь, по сути, связь. Берешь телефон в руки – а позвонить–то и некому. Один ты на свете... 15–41

Какое, к черту, в самом деле, может быть “построение демократии”, о котором говорил Паша Люзаков в 2004 году на допросе по моему делу? Какая вообще, к черту, этому народу, в этой стране – демократия, о которой все мечтает с 1989 года Женя Фрумкин? По чести, по совести, от всей души – этот народ (сброд, быдло и мразь) достоин разве что газовых печей, крематориев, поголовного уничтожения на вечные времена!

Потому что, если перевернуть знаменитую народническую формулу XIX века (которой и по сей день поклоняются многие) – о “вине интеллигенции перед народом”, – то получается не просто, что народ виноват перед интеллигенцией (да еще как виноват, начиная с процесса 193–х, продолжая “философскими пароходами”, обструкциями на “собраниях трудящихся” Сахарова и Солженицына, и т.д. и т.п.) – я вот считаю и заявляю, что этот паскудный народ–сброд виноват И ПЕРЕДО МНОЙ ЛИЧНО! Да–да, именно так! Потому что мне (или нам – горсточке приличных, цивилизованных людей в этой стране, любящих свободу и имеющих человеческое достоинство) свободу в одиночку не отстоять. А эта мразь, эти “пролы” – не хотят. Более того, они – не просто преданные рабы всех этих путиных и макаревичей, покорные любой их прихоти. Они – еще и стадо стукачей у них на службе, и не только тебе за твои права не помогут бороться – но сразу же тебя выдадут, настучат, как стучали на меня на воле, или сами накинутся рвать любого “вольнодумца”, если он появится среди них.

Именно из–за этого народа выродков и рабов я здесь сижу, в этом дерьме, и еще 995 дней мне тут сидеть. Этим мразям не нужны их права – и на мои они плевали тоже. Если уж родился в этом хлеву, то можно жить лишь по уши в том же навозе, что и остальные его обитатели. Или – уезжать, или же – спалить этот проклятый коровник вместе со всем его скотским населением к чертовой матери!

Действия (точнее, бездействие) этого проклятого народа по незащите и неспасению меня и всех таких, как я, от государственной расправы прямо попадают под статьи его же УК: “преступное бездействие” и “оставление в опасности”. Таким образом, русские (население РФ) – прямо и недвусмысленно ПРЕСТУПНЫЙ НАРОД.

30.6.08. 10–54

Самая грустная новость – СДиПовскую будку возле нашего забора доделали – и, как и ожидалось, тут же стали запирать “локалку”, т.е. калитку с нашего двора на “продол”. Сейчас, кроме времени проверок и походов в столовую, она постоянно заперта, просто так никуда не выйдешь, надо просить СДиПовца открыть.

Ночь с позавчера на вчера прошла почти без сна. Эти твари уголовники громко орали в “фойе”, носились с топотом туда–сюда, – в общем, колобродили вовсю, нисколько не смущаясь тем, что другие люди в этом же помещении спят. Главное же – они гнали брагу. Целая куча больших бутылей, железных и пластмассовых ведер с этим дерьмом, еще какая–то тара... Потом с ночным обходом пришли “мусора”, засекли как–то одно не спрятанное при их приходе ведро с торчащим из него кипятильником, хотели забрать (а кто–то из блатных, во главе целой толпы, упрашивал их не забирать, т.к. ведро ему привезли родители и оно ему нужно, а вовсе не брага), увели одного блатного с собой... Торчали очень долго в бараке. Потом пришли со следующим обходом – и торчали еще дольше, лазили по проходнякам, в том числе и в наш. Под все это, разумеется, спать было невозможно, – я спал, помнится, всего час или 2 в начале ночи, потом разбудили... Поэтому–то, видать, эту ночь спал уже крепко, почти не просыпаясь, и почти до самого подъема, а не до 4–х утра, как обычно.

А вчера было короткое свидание с матерью, приехавшей вместе с Женей Фрумкиным. Разговоры с ним стали для меня большим разочарованием. Впрочем, он разочаровывал и год назад, когда приехал 1–й раз, – но все же не настолько.

Когда–то он был одним из моих ближайших друзей, и что бы ни случилось – первому я звонил ему. Было в нем что–то мне глубоко родственное, – радикализм ли его, “экстремизм” ли, бескомпромиссность, решительность, близость взглядов его к моим, – словом, не знаю, что именно. Мы не 1 и не 2 раза вместе с ним сидели в милиции после “несанкционированных” митингов и пикетов.

А сейчас – он как будто очень состарился, но не в физическом смысле, конечно, а в политическом. Стал очень умеренным, осторожным, консервативным. От былого радикализма, открытости, бесшабашности этакой подкупающей – не осталось и следа. Лишь по–прежнему наивные надежды (образца конца 80–х), что если побольше безоружного народа выйдет на площадь, на митинги, – все проблемы как–то решатся сами собой. На мои упреки, что кампания в мою защиту после 21 марта фактически свернута, он не нашелся ничего ответить, кроме упреков мне в ответ, что, мол, я сам виноват: не надо было снова начинать писать статьи.

Вот уж этого я от него не ожидал! Не ожидал, что, пока я сижу, он окажется единомышленником Леры и Е.С. против меня! Хотя сам помогать и не отказывается (пока!), ездит, таскает передачи, но – не понял кучу мест в том, вызвавшем скандал, тексте, приводил мне искаженные цитаты и извращенное их толкование, да еще и меня винил, что я, оказывается, так написал, что все неверно понимают.

В общем, Женя вышел в тираж. Пора ему на пенсию, в богадельню. Революционером он, видимо, никогда себя и не считал, но и как “просто” правозащитник – работал с этаким революционным, я бы сказал, запалом, лихо и весело, составляя радикальное крыло – и одновременно лучшую часть – всего этого ковалевско–пономаревского “правозащитного движения”. Все–таки старый ДС–овец, подписант “Письма 12–ти”... Где теперь все это? Ничего не осталось – одна засохшая шкурка, кожура от прежнего сочного апельсина... Жалко. Очень жалко. И очень тоскливо. Лучшие люди вчерашних дней выходят в тираж – а молодой смены им я отсюда что–то не вижу...