Борис Стомахин - Буреполомский дневник

А дальше – этой ночью была гроза с ливнем, облегчившая невыносимую духоту в бараке. Шумел ливень, сверкали через окно в ночной темноте молнии и порывы ветра ощутимо задували через открытую как раз напротив меня форточку. Какое это было блаженство!..

Хотел вчера написать своей Ленке письмо. Открытки у меня все забрали на майском шмоне вместе с бумагами, тетрадями и письмами, – так хоть в письме поздравить ее с близким уже днем рождения. Но, во–первых, абсолютно не давали писать комары, а во–вторых, – не лежит душа. Написал 1 абзац – и бросил. Ну что, в самом деле, еще раз объяснять ей прописные истины, – что раз уж она хотела, чтобы мы поженились и жили одной семьей, так и жизнь у нас должна быть общая, и помогать мы друг другу должны, и жертвовать друг для друга, если надо, покоем и комфортом (я же вставал ради нее сколько раз в5 утра...), а не так вот – раз в год не хотеть приехать, просто увидеться. Значит, такая вот “любовь” у нее. Ну и черт с ней, пусть живет как хочет, но без меня.

Дочитал “Красное колесо” Солженицына (начиная с 5–го тома и минус 8–й, – т.е. ровно половина 10–тимной эпопеи) и начал роман Улицкой, переданный, как сказала Е.С., ее мужем Станиславом. До сих пор Улицкую вообще не читал, только слышал. “Даниэль Штайн, переводчик” он называется. Не то что это уж такое великое произведение, конечно, – но достаточно сильное, и связано с нашей жизнью, с историей ХХ века, с крайне животрепещущей до сих пор темой Холокоста, – а уж чтобы просто читать и не замечать, не слышать и не видеть всей окружающей реальности (мерзости), – подходит просто идеально.

А старая мразь Сапог между тем продолжает каждый день глумиться над забитым, зашуганным, безответным бедолагой Трусовым, “обиженным”, самым бесправным существом в бараке. Сапог бьет его ногами, пинает, издевательски командует ему то собирать окурки, то сторожить какое–то ведро с водой, то еще какой–то бред придумывает, – и пинает за то, что тот не бросается бегом эти окурки собирать. То нудно, часами командует ему издевательски: “Сделай личико попроще!”, то к нему, абсолютно никак Сапога не задевающему, начинает подступать с “грозным” вопросом: “Ты чего провоцируешь?!”. Провоцирует, на самом–то деле, конечно же, сам Сапог Трусова, и не будь тот таким забитым – давно надо было бы ему взять любую доску или палку и разбить Сапогу черепушку. Смотреть и слушать эти постоянные нудные представления омерзительно и невыносимо, так что даже кое–кто из зэков стали говорить Сапогу, чтобы он отвязался от Трусова, на что эта мразь только огрызается, что, мол, отстаньте от меня самого.

На самом деле, в выродке и дебиле Сапоге как в капле воды отразился пресловутый русский национальный характер, глубинная сущность этого народа, самая его изнанка. С теми, кто сильнее его, выше по положению (“козлы”, не говоря уж о “мусорах”, да и блатные), кто может реально разбить ему харю, – он обычно держится как бы приветливо (“Как оно?” – радостно кричит какому–нибудь знакомому издалека по дороге в столовку), старается рассмешить, неся какую–нибудь явную, но смешную ахинею, жестикулируя при этом, а иной раз – под музыку – чуть не пускаясь в пляс, – в свои–то 56 лет. Он льстив, он изображает клоуна, дурачка, юродивого, – и тех, кто реально выше его в этой мерзкой зоновской иерархии, он обычно обезоруживает (и даже располагает к себе) смехом и шутками.

А вот нашел более слабого, ниже в иерархии (“обиженного”), такого, кто точно не ударит в ответ, – и какое же злобное, жестокое издевательство! Куда делся недавний веселый клоун с его забавными шутками и жестами! На его месте – по–настоящему злобный, оголтелый садист, которому доставляет явное удовольствие мучить беззащитную жертву. А в том, что у этого выродка действительно есть такая постоянная потребность, я уже убедился, – за 10,5 месяцев, что я его наблюдаю, он постоянно, неотвязно цепляется то к одной жертве, то к другой, и если не бьет, то уж поминутно кричит ей что–нибудь глумливое и издевательское. Так было еще до появления у нас Трусова (его перевели с 6–го барака), да и сейчас он постоянно норовит задеть еще кого–то, – в основном тоже из “обиженных”, которые по самим правилам этой иерархии не могут ему ни ответить надлежащими словами, ни ударить.

Ей–богу, стоило сюда попасть, чтобы увидеть эту мразь и лично наблюдать – как солнце в капле воды – настоящий, без всяких льстивых прикрас, характер народа. Сапог может служить настоящим символом всей русской мерзости, прущей из самых народных глубин (как Богодул у Распутина в “Прощании с Матерой”). Да уж, веселенькое “хождение в народ” на 5 лет у меня получилось, приобретенного опыта хватит осмысливать надолго. Только вот как – зная все это – жить дальше в этой стране, среди этой мрази?..

17–08

По утрам мне кажется, что никакого будущего у меня уже нет, а к вечеру – появляется просвет, начинает казаться, что оно все–таки есть...

26.6.08. 6–50

Омерзительно и на душе, и вокруг. Просыпаешься – и вспоминаешь все это, – и лучше бы не просыпался...

Зарядки, м.б., не будет, т.к. всю ночь, со вчерашнего вечера, льет проливной дождь. Вся земля раскисла, по дороге в столовую – уже не просто лужи, а моря.

Со связью опять беда, и это убивает больше всего. По милости каких–то идиотов, которым ее поручили, а таким поручать ничего нельзя, – связи опять нет. М.б., наладится сегодня вечером (как этим лохам обещали), но 99%, что нет. Придется опять пережить все то же, что было в конце апреля – 1–й половине мая. А я–то так радовался, что хоть это наладилось, наконец. Теперь опять то же мрачное чувство оторванности, потерянности, что и всегда, когда нет связи: случись со мной что–нибудь ужасное, – мои долго не будут ничего знать...

Сегодня – “режимный” день. Или он был вчера, в среду? Короче, сегодня по ИХ расписанию – законный день для шмонов, и шмон вполне реально может быть. Выгонят всех под дождь?..

В ларьке вчера таки не оказалось белого хлеба, а у меня, даже сильно зачерствевший с той пятницы, он уже кончился. Придется завтракать черным, – омерзительная, почти несъедобная кислятина, выдаваемая в столовой в виде “пайки” 3 раза в день. 8–40

Выходили на завтрак, – дождь был совсем слабенький, еле капал. А обратно (всего несколько минут в столовке) – уже довольно сильный. А по коридору между 2–мя заборами, там, где глубоченная лужа во всю ширь дорожки – навстречу нам 12–й отряд, человек 180, или сколько их там. И по трем шатким дощечкам они почти все и поперлись переходить эту лужу, а нам пришлось ждать (многие ушли по забору, по его нижней перекладине, цепляясь за забор руками, – но не с моей больной ногой и палкой в руке такие упражнения проделывать). Ждали довольно долго, – вернулся я в барак мокрый почти до нитки. И сейчас, слышно за окном, – льет как из ведра... 28.6.08. 11–10