Борис Стомахин - Буреполомский дневник

Потом, я помню, показались из земли первые крохотные зеленые росточки – аккуратными рядками, как были посеяны. Потом – в уже набравшей высоту зелени этой вдруг вспыхнул, как огонек, первый ярко–оранжевый, огненный цветочек. Помню, он открывался не сразу с утра – мы выходили в 7–30 на завтрак, он еще был закрыт, – а вечером закрывался. Потом таких цветов–огоньков стало целое море, не сосчитать. Потом, кроме них, там выросли еще другие – красные, белые, розовые, фиолетовые, всякие, на больших, раскидистых, ветвистых стеблях, чуть не кустах...

И вот сегодня, выйдя строиться на ужин, я увидел, как 2 парня с 10–го охапками, прямо с корнями, вырывают все это цветочно–травяное великолепие из земли и кидают на дорогу. Да, многие цветы там уже отцвели, завяли, кустистые их заросли полегли, – но все же много было и еще живых, цветущих, по–прежнему радующих глаз... И лето даже еще не кончилось, – в том году, помнится, подобную же процедуру проводили уже в сентябре, когда все отцвело и завяло...

Прямо как человеческая жизнь, – подумалось мне. Жизнь этих цветов я видел от самого зарождения, еще даже в виде семян, – и до смерти, до расставания с родной землей. Так же и каждому, вчера только родившемуся, уже можно безошибочно предсказать его печальный конец. Все дело только в сроке.

...Когда шли назад с ужина, вся вырванная зелень была уже собрана граблями в одну общую кучу. Прощайте, друзья!..

26.8.08. 13–33

Блатные избили вчера вечером несколько человек, подписавших какую–то коллективную жалобу на то, что зона (по мнению жалобщиков) слишком много вычитает из их пенсий за питание, форму и пр. Жаловаться на это, конечно, бесполезно, – но само “право” блатных решать за всех, можно или нельзя писать жалобы, никем тут не ставится даже под сомнение. А поскольку их постоянная позиция – что жалобы писать нельзя ни в коем случае, – то работа блатных на “мусоров” подтверждается еще и еще раз как факт абсолютно несомненный. Избили, по слухам, 4–х – старика, инициатора жалобы (постоянно воюющего с администрацией из–за этих вычетов) и трех молодых, из которых один ходит теперь с явной отметиной на роже. Впрочем, все четверо – отъявленные подонки и быдло, как и те, которые их били, и никакой жалости не заслуживают (тем паче, что сопротивляться избиению и давать сдачи даже и не пытались).

Утром никто из ”мусоров” опять не дошел до нас, на их вонючую “зарядку” можно было не выходить.

17–40

Эти мрази совсем уже достали со своими наколками! Делают их уже прямо здесь, в проходняке, на верху соседней шконки, благо невдалеке есть выход электропроводов под напряжением. А всякая нечисть еще то собирается наблюдать за процессом, то выяснять свою очередь, то – один особенно омерзительный выродок просто улегся наверху “мостиком” между моей шконкой и соседней, ни встать, ни сесть, ни подойти из–за него, и так лежал, наблюдал, наверное, около часа...

27.8.08. 12–45

Шмон был сегодня а 9–м бараке. В 10 часов примерно, – даже раньше, чем у них обычно бывает. Политика четкая и определенная: в среду и четверг у них шмоны. Хорошо, что хоть не всю неделю. Завтра четверг – вполне могут прийти и к нам.

Тем временем кремлевские бандиты вчера объявили о своем “признании независимости” Абхазии и Южной Осетии. Пришлось–таки – вчера вечером, после отбоя, благо свет опять не тушили почти до 11 вечера – писать короткий текст о моем отношении к происходящему, с изложением всей аргументации. Но дойдет ли он отсюда куда–нибудь, и какова его дальнейшая судьба, – захотят ли его распространять люди, которых я об этом прошу, но заведомо с этим текстом не согласные, – неизвестно, и прогнозы на этот счет печальные. А самое обидное, самое горькое – сознание того, что вот опять начались там, на воле, большие события, кончилось затишье, подул штормовой ветер, – а ты сидишь тут, бессильный, и не можешь ничего сделать...

16–44

Твари проклятые, суки, мразь!.. Шел из ларька – попал под сильный дождь, промокли и брюки, и куртка форменная, и спортивная под ней – на спине. Брюки уже высохли на мне, а вот обе куртки – совсем еще сырые. И дать бы им просушиться до утра, как раз успели бы, – так нет, надо сейчас вот опять переться под дождем на ужин, который я и есть–то не буду! Выбор невелик: или одевать все то же, сырое, – или одевать сухое и промачивать уже его. Твари, придумали жизнь: 5 раз в день выскакивай на улицу, хоть в дождь, хоть в мороз, – им плевать...

21–03

Физическое уничтожение было, есть и всегда будет наилучшим способом разрешения любых самых неразрешимых противоречий. Прав Юра Нестеренко: “Не говори, что ты кому–то враг, когда ты не готов его убить” собственными руками. Я бы лично сейчас вот этих всех, которые вокруг меня, – с огромным бы удовольствием, с дорогой душой! Из автомата, из пулемета, ножом, топором, дубиной, на части, на куски, в мясо, в кровавый фарш...

28.8.08. 17–40

Вызывали сегодня опять к психологу. Причем не одного, а целую группу из отряда, но многие не пошли. Оказалось, это уже не УДО, а “профучет” (профилактический, видимо) по теме склонности к членовредительству и суициду. Угадали, суки!.. Казалось бы, откуда? Ну, я – еще ладно, а остальные вызванные, которые тоже говорили, что к суициду – ни сном, ни духом? “Психолог” (не та уже, что в тот раз, постарше) пыталась объяснять, что это якобы по результатам “разбора этапа” в карантине и задаваемых там вопросов ставятся на “профучет” склонные к алкоголизму–наркомании и к членовредительству–суициду. Но в том–то и дело, что никаких вопросов в карантине никому не задавали. Говоря короче, было в этот раз там 3 теста – 2 с вопросами и один цветовой – насколько я помню, знаменитый тест Люшера (выбор предпочитаемых цветов по убыванию), который я когда–то проходил сам для себя в компьютерном виде, а потом – на психиатрических экспертизах и в НПА, и в институте Сербского. За результатом, сказала она, можно в какие–то определенные дни после обеда в штаб, в их (психологов, что ли?) кабинет, но я не пойду.

Завтра – короткая свиданка. Сейчас вот, через минут 20–30, мать и Женя Фрумкин должны уже выезжать с Ярославского вокзала. Фрумкин не обиделся на мои слова о нем (в письме к Е.С.) о том, что он вышел в тираж, стал слишком уж “умеренным и аккуратным”, и пора ему на – политическую, конечно – пенсию, в богадельню. Он продолжает ездить, таскать мне передачи. Ну что ж, спасибо ему за это большое! Но – тем тоскливее думать, что, увы, работать всерьез с этими людьми на воле я уже не смогу. Хотя – до воли еще надо дожить. Еще 934 дня.

Тоска и скука. Пустота в душе и какая–то расслабленность, усталость – больше душевная, чем физическая. Омерзение и прочная, лютая, ничем уже не переубедить, ненависть к окружающему и окружающим...