Евгений Мартынов. Яблони в цвету

Не могу не обратить внимания и на появление такой перемены в творческих принципах брата, которая в 1989 году позволила ему записать мою песню «Тройка счастья» (на стихи Е. Супонева). Так как Женя значительно доработал «под себя» мелодию и немного текст, я настоял тогда на констатации следующей формальности: раз музыка в песне уже на 50% не моя, значит, ее авторами должны считаться оба Мартыновых, а не я один. В начале 1990 года Женя записал мою песню «Васильковые глаза» (на стихи Ю. Гарина), причем сделал это настолько охотно и удачно, что выразил желание исполнить любые мои опусы. Почти годом раньше он записал на радио мужскую партию песни-дуэта на стихи А. Боброва «Свет воспоминанья» . Но (как о том уже говорилось в главе XVI) попытки записать женскую партию художественного успеха не имели, и я решил отказаться от затеи найти брату партнершу, соответствующую его манере, эстетике и уровню вокальной техники. «Многострадальный» дуэт мне пришлось записать самому в паре с Аурикой Ротару, когда я собирал материал для своей большой пластинки, вышедшей осенью 1990-го. К слову, именно для этой пластинки Женя сфотографировался последний раз в жизни в профессиональной фотостудии: его лик я поместил на тыльной стороне конверта в ряду с восемью другими исполнителями, чьи записи вошли в программу диска. А вспомнил я о собственных песнях потому, что брат со времени всесоюзного конкурса в Минске — с 1973 года — практически не исполнял публично «чужих» песен (разве только мог подпеть в общей массовке на сцене или изобразить что-нибудь из русско-советской песенной классики на каких-то общественно-культурных мероприятиях, аккомпанируя сам себе на фортепиано). И вдруг в конце жизни Женина принципиальная позиция по отношению к своему репертуару изменилась. На сей факт обратили внимание и друзья и недруги, не преминув каждый по-своему на него отреагировать.

Брат же говорил мне спокойно и искренне: — У тебя столько хорошего материала, что мне просто жаль и его, и тебя! Давай, если хочешь, я буду петь твои песни, раз другие не делают этого или ты им сам не доверяешь... Смотри, если тебе нужно, я с удовольствием исполню и запишу все, что у тебя пропадает зря...

К великому сожалению, после «Васильковых глаз» Женя успел записать одну лишь «Марьину рощу». Все другие проекты остались только в планах и в моей памяти. Увы, но и записанная братом мужская партия вышеупомянутого дуэта не сохранилась, стертая звукорежиссером Тамарой Бриль по причине тогдашнего дефицита широкой магнитной пленки для многоканального магнитофона.

Упомянув о своей пластинке, я вспомнил и о миньоне «А любовь права», выпущенном «Мелодией» в 1989 году. На этой пластиночке было по две наших с братом песни, а с ее конверта глядели два улыбающихся мартыновских лица. Как-то так вышло, что ни я, ни Женя не отсмотрели фотослайды нашей съемки перед отправкой материалов на завод, доверившись вкусу редакции. Увидав же себя на конверте готовой пластинки, Женя был очень недоволен своим лицом, показавшимся ему слишком полным.

Когда я вскользь в разговоре с редактором «Мелодии» упомянул о Жениной реакции на наш миньон, то, помню, эта серьезная и уже немолодая женщина удивленно сказала:

— Ну и зря!.. Поверьте мне, такой совместной пластинки и такого милого слайда у вас с Женей больше не будет. Вот увидите, я почти никогда не ошибаюсь. Это очень хорошо, что мы выпустили ваш миньон!..

Не знаю, какой точный смысл редактор вкладывала в свои слова, но они мне запали в душу. К моему горькому удивлению, она оказалась права.

Права оказалась и продавщица из отдела часов ГУМа, когда я принес ей обратно недавно купленные настенные часы, не желавшие идти. Эти часы я подарил брату в день его 40-летия, и они вроде бы оказались кстати в новой четырехкомнатной квартире. Да только, будучи повешены над роялем, часы вскоре остановились, и пришлось их принести в магазин.

— Это не к добру, если дарили в день рождения или на новоселье, — между прочим, без особых эмоций, заметила продавщица, выписывая мне квиток-направление в гарантийную мастерскую. Дважды или трижды эти часы побывали в гарантийном ремонте, но по возвращении домой неизменно останавливались, превратившись в результате просто в бутафорию.

Да, это было не к добру...

* * *

Однако, как ни больно думать о преждевременной смерти талантливых и близких людей, удивительно светлым и веселым (порой до несерьезности) человеком был Евгений Мартынов!

За день до своей кончины он шутил в гостях во время дружеского застолья:

— Жизнь — это затяжной прыжок из... живота — в могилу...

Ох уж эти Женины шутки, афоризмы и анекдоты, изливавшиеся из него, подобно песням, сами собой! Мы с друзьями и приятелями брата часто их вспоминаем, хоть и встречаемся нынче все реже: порой лишь дважды в году, и то у Жениной могилы. Для кого-то кажется странным, что, собираясь в дни рожденья и памяти Евгения Мартынова на кладбище, его коллеги, друзья и родственники улыбаются, шутят, поют, провозглашают тосты и с удовольствием вспоминают о жизнерадостном человеке и вдохновенном артисте, прах которого покоится совсем рядом — под светло-серым гранитным монументом. В 1990—1991 годах почитатели Жениного творчества со всего Советского Союза присылали мне денежные переводы с пометкой: «На памятник Евгению Мартынову». И хоть разорительная инфляция перечеркивала почти все планы и финансовые накопления в течение нескольких лет, я с гордостью думаю о брате и людской памяти о нем: его многочисленные поклонники остались верны своему кумиру даже в такое тяжелейшее время развала и беспредела, каким оказалось начало девяностых!

Мартынова искренне любили слушатели. И, судя по их письмам, адресованным матери композитора, мне, редакциям телевидения, радио, газет и журналов, его сейчас очень не хватает на нашей эстраде. Наверное, такие артисты, как Евгений Мартынов, приходят в эту жизнь, чтобы открыть людям глаза на чистоту цветущих яблонь и гроздьев белой сирени, чтобы подарить нам весь мир, неописуемой красоты которого мы вокруг себя не замечаем, чтобы наполнить добротой наши черствеющие в пустой суете души и обратить наши усталые, равнодушные взоры к отчему дому и маминым глазам, чтобы укрепить верностью ранимые сердца влюбленных, дабы были они во всем и до конца верны своей любви, — ибо нет в этом жестоком, но прекрасном мире ничего дороже и возвышеннее верности...

Передо мной письмо Жениной поклонницы, одно из многих, не требующих ответа. Пишет незнакомая мне учительница из далекой Сибири, пишет о своем и о нашем, об общем и о конкретном. Пишет об искусстве, о музыке, о Жене.

...Нет, не умирают души, подобные душе Евгения! Он остался с нами и будет жить в нас, пока мы поем его добрые песни, слушаем в записях его чистый голос, видим на телеэкранах его светлый лик, пока горит в наших сердцах огонь любви к замечательному артисту и его незабвенному творчеству, — ведь именно в этом нетленном пламени нашей любви отныне пребывает душа Евгения Мартынова. И покуда вместе с весенними цветами будут расцветать людские надежды, я верю, душа его пребудет с нами!