Ева Габриэльссон - Миллениум, Стиг и я

Отец Стига, Эрланд, все время настаивал на официальном оформлении наших отношений, особенно после выхода в конце 80-х закона об упразднении пенсий в случае смерти одного из супругов, если брак не был заключен до определенного срока. Но безопасность в то время была для нас важнее пенсий, и в итоге мы так и не поженились, как, кстати, большинство семейных пар нашего поколения. Думаю, что нам обоим было не суждено создать нормальную семью. Когда я была маленькая, мне казалось, что мать бросила меня. Конечно, на самом деле все обстояло куда сложнее, но такой оборот событий явно отразился на том, что я боялась иметь детей. Само собой, мы со Стигом об этом думали, но без малейшей иронии могу сказать, что у нас всегда находились более неотложные дела. Нам хотелось большей экономической стабильности, большей упорядоченности и уверенности в завтрашнем дне… А время шло.

За несколько месяцев до смерти Стиг снова заговорил о свадьбе. Тем более что у нас уже были кольца! На горизонте маячил выход трилогии «Миллениум», и наши материальные условия вот-вот должны были улучшиться. Да и степень риска уменьшалась, ибо Стиг решил нигде больше не работать, только на полставки в «Экспо».

Но на этот раз наши жизненные планы нарушила смерть.

В один прекрасный день Стиг не уселся, как обычно, за компьютер, а объявил: «Я собираюсь написать детективный роман!» В то время у него еще не было точных планов, только общие замыслы первого тома, потом еще двух, а потом и еще семи. Он писал эпизоды, которые зачастую друг с другом никак не связывались, а потом просто «пришивал» их друг к другу, повинуясь собственному желанию и ходу сюжета.

В 2002 году, когда мы отдыхали на острове, я заметила, что он слегка заскучал. Я в то время работала над книгой о шведском архитекторе Улофе Хальмане, а он был в простое.

— Тебе что, не о чем писать? — спросила я.

— Нет, но я подумываю о том тексте, который начал в девяносто седьмом году. Помнишь? О старике, который каждый год получал к Рождеству засушенный цветок?

— Конечно помню.

— И я сказал себе: надо бы узнать, что из этого вышло.

Стиг тут же принялся за дело, и мы провели остаток недели каждый за своим компьютером. Перед глазами у нас расстилалось море, под ногами зеленая трава, и мы чувствовали себя совершенно счастливыми.

И моя книга, и первый том трилогии одновременно начали обретать форму.

Если читатели «Миллениума» вообразят, что Стиг был гением информатики, то сильно ошибутся. Он очень долго писал на машинке и только в начале 90-х перешел на компьютер — после того, как я поработала в предприятии, где компьютеры уже взяли на вооружение. В «Экспо» пришлось вызывать команду специалистов, чтобы защитить технику от хакеров: в самой редакции не нашлось умельцев, способных это сделать. И математикой он тоже никогда особенно не увлекался — не в пример Лисбет Саландер, которая во втором томе трилогии настойчиво ищет решение теоремы Ферма и даже находит, а потом теряет к этому интерес. На самом деле Стиг никогда не разбирался в данном вопросе, что чуть не стало причиной его провала на защите степени бакалавра. Вместе со своей героиней он увлекался математикой не как наукой, а скорее как некоей причудливой игрой для ума, бесполезной, но тем не менее завораживающей. Нам достаточно прочесть одну фразу о неведомом, и в нас рождается желание целиком в него погрузиться. Стиг был как губка, он впитывал все без разбору и все держал в голове. Например, описывая одежду своих персонажей, он не листал каталогов и не задерживался у витрин магазинов. Он видел людей на улицах, и этого хватало. Ему так нравилось. У самого Стига была своеобразная манера одеваться: в нашем кругу многие предпочитали спортивный стиль, но он носил твидовые костюмы, дешевые, но элегантные, и всегда старался подстроиться к обстановке и к тем людям, с кем ему предстояло иметь дело. Эта врожденная элегантность снискала ему славу денди и сноба.

За два года он написал две тысячи страниц, с одинаковой энергией трудясь и над репортажами в «Серчлайт», ТТ и «Экспо», и над романами трилогии. Первый год он работал по вечерам и выходным, ложился поздно, но не позже обычного. Такой режим порой был мне в тягость, но нас обоих спасало то, что мы очень много смеялись. Он работал, потом выходил на балкон выкурить сигарету и снова возвращался к столу. В последний год он писал и в течение дня, в редакции «Экспо», вместо того чтобы заниматься делами. Спал не больше пяти-шести часов: принимаясь за чтение последних написанных отрывков, я видела, что они созданы в три-четыре часа утра. Думаю, «Миллениум» служил ему своеобразным прибежищем.

Стиг был художником по натуре, а потому вечно витал в облаках. Дома для поддержания порядка существовала я, жена художника, зато в «Экспо» царил хаос. Он был хорошим главным редактором, но никуда не годился в качестве директора фонда. Следить за работой фонда, организовывать деятельность сотрудников, обеспечивать средства — все это было не для него. Необходимость в пожарном порядке решать проблемы совершенно его изматывала. После смерти Стига я нашла письмо в адрес спонсоров, с очередной просьбой о финансовой поддержке, датированное 7 ноября и не отправленное, то есть написанное за два дня до приступа. Все обещания оказались пустым звуком, его труд не оплачивался должным образом, и в начале каждого месяца Стиг был вынужден биться за средства, чтобы этот месяц завершить. Но хуже всего было то, что он утратил веру. После увольнения из ТТ выходное пособие быстро растаяло, а надежды на доходность «Экспо» рухнули. Все, во что он верил, обратилось в дым. Но он писал и писал. Работа над романом стала для него лекарством. Он рассказывал о Швеции, какой она была на самом деле и какой он ее видел. Обо всех скандалах, об унижении женщин, о друзьях, которыми он дорожил и которым хотел отдать дань уважения, о Гренаде, которая все еще жила в наших сердцах… У него все шло в дело, каждая мелкая деталь, ибо он обладал воистину слоновьей памятью, держа все в голове и… в компьютере.

Без упорства и увлеченности Стига «Миллениум» никогда не появился бы на свет. Они стали и сердцем, и мозгом, и мускулами романа.

Стиг много лет работал над тем, чтобы шведская конституция признала Интернет ответственным за публикации в той же степени, что и остальные средства массовой информации. В этом он не преуспел. И сегодня расистские и фашистские сайты, пробуждающие ненависть и распространяющие угрозы, не подлежат преследованию.

В июне 2004-го он поднял этот вопрос в Париже на конференции ОСКЕ (OSCE, Организации безопасности и сотрудничества в Европе), объединяющей 56 государств Европы, Центральной Азии, Канады и Америки. Там проводятся переговоры по политическим вопросам, принимаются решения по поводу горячих точек, предотвращения столкновений, оказывается помощь в урегулировании конфликтов и оздоровлении обстановки. Стиг заявил, что, если оставить Интернет существовать вне всяких законов и ограничений, это будет связано с огромным риском. «Для расистских групп киберпространство — просто мечта, — сказал он. — Создавая свои сайты, они ничем не рискуют». Но полагать, что закон станет самым эффективным средством борьбы, он тоже считал неверным: «Я лично думаю, что законодательство само по себе не в состоянии справиться с пропагандой ненависти в Интернете, и призываю не особенно полагаться на законы». Он считал, что без демократической активности политиков и граждан, часть которых составляют журналисты, законы «скользят по поверхности проблемы». Его очень беспокоило дальнейшее развитие событий в худшую сторону.