Варлен Стронгин - Любовь Полищук. Безумство храброй

– Помню.

К чему это ты говоришь, Люба?

– Говорю на всякий случай. Я всегда буду с вами. Говорят, что души не исчезают. Моя душа всегда будет здесь… И не делай плачущее лицо. Такова жизнь.

– Но… Но все еще может измениться, Любаня! Ты всегда верила в лучшее! – воскликнул Сережа.

– Я и сейчас верю, – соглашается Люба, – я еще кое-что успею сделать полезное, большее, чем предполагают врачи. До конца съемок «Няни», конечно, не дотяну. Это не мой фильм. Мой, но не основной, проходящий. Но постараюсь подольше сниматься, подольше быть с вами. Ведь пока я работаю, я живу.

– Я это знаю. Люба. Я преклоняюсь перед твоим мужеством. Впрочем, как и все участники съемок. Когда ты входишь в кадр, они встречают тебя аплодисментами.

– Это – за прочие заслуги.

– Не только… Они поражаются твоей энергии. Ты и ходишь быстро, и говоришь выразительно.

– Это мои хитрости. Я знаю, когда мой выход, а до этого отдыхаю, расслабляюсь, в нужное время прошу мне поставить блокаду и после слова «мотор» выдаю максимальный выплеск энергии. Я заметила, что в это время Заворотнюк иногда вздрагивает. Наверное, боится, что еще очень долго, даже в других фильмах я буду играть роль ее матери. И с таким же напором, как сейчас. Ей приходится напрягаться, подлаживаться под меня. Но, увы, блокады мне ставят все чаще и чаще. И тем не менее меня пригласили сниматься в субботнем развлекательном концерте. Очень популярная телепередача.

– Когда?

– Я отказалась! – гордо произнесла Люба. – Оказывается, что весь зал заполняют популярные артисты. И сцену, и зал. И бешено аплодируют друг другу, орут, топают от удовольствия ногами. Я спросила у администратора: «Они что, так любят друг друга?» – «Что вы, больше ненавидят, – признался администратор, – цель концерта – показать, что все артисты у нас талантливые, доброжелательные. Зрителям это нравится!» – «Но ведь это же неправда, – заметила я. – И я в эту историю входить не хочу». – «И особенно не надо, выйдите на сцену, раскиньте руки в стороны, улыбнитесь и пожелайте зрителям здоровья. Вот и все!» – заметил администратор, и кричит мне вдогонку: «Мы вам хорошо заплатим! Очень хорошо.

Я иду и не поворачиваюсь, тогда до меня доносится: «Вы вовсе не нужны. Ваше имя требуется!»

– Ты отказалась от приличных денег, Люба. И всего за несколько минут пребывания на сцене! – восторгается ею Сережа.

– Зато сохранила имя. Оно останется и для меня дороже всяких денег! – сказала Люба. – Утесов говорил про Русланову, когда ей не дали звание Народной артистки, что главное у Лидии Андреевны есть – это ее имя».

– Но ты же у меня Народная! – иронически заметил Сережа.

– Ну и что? Ты знаешь, сколько сейчас народных в искусстве расплодилось?! Легче артисту дать звание, чем подбросить деньжат. Скоро каждый артист будет заслуженным или народным. Ни в одной стране мира нет такого дурачества. Заслуженный артист Италии? Или народный артист Гвинеи? Смешно!

– Для чего же тебе тогда вообще звание?

– Для некролога! – улыбнулась Люба и так задорно, что даже Сережа расплылся в улыбке.

Люба считала, что лучшее для одиночества место – это море. Сережа хорошо знал о перенапряженном ритме жизни жены, не беспокоил ее, когда видел, что ей необходимо побыть одной, но тем не менее даже знакомые обычные домашние предметы, даже мебель отвлекали Любу от мыслей, которым она хотела посвятить время. Другое дело – море, а чаще всего Люба плавала в Тихой бухте, где было значительно меньше отдыхающих, чем на центральных пляжах. Стоило войти в море и сделать несколько плавных движений, как исчезал берег, переставал маячить поселок Орджоникидзе и пропадал из вида горизонт – вокруг никого, лишь волны, чаще всего безмолвные, окружали ее. С ними она и повела свой разговор, войдя в море, желая узнать о чем они думают и сказала:

– Не задавайтесь, не хвалитесь, что вы волны самого Черного в мире моря.

– Почему? – удивленно прошуршали волны. – О нас поется в известной песне: «Самое черное в мире Черное море мое». Сам Утесов пел эту песню. Ему-то можно верить?

– Конечно, был честнейшим и принципиальным человеком, но его, как и вас, ввели в заблуждение авторы песни. Им хотелось покрасивее воспеть Черное море, а на самом деле самым Черным морем является Красное. Это доказано учеными.

– Ну, если учеными, – нехотя соглашались волны, – но песня нам нравится, мы будем ее петь такой, как знаем, мы к ней привыкли.

– Пойте, – с улыбкой согласилась Люба и подумала о том, что было бы хорошо, если бы это море было самым чистым, пусть не в мире, пусть в размере санитарных норм, и в него не спускала свои отходы местная канализация, порождающая здесь в разгар сезона различного рода вирусные заболевания, – от желудочного до горлового. Об этом Любе поведали местные старожилы, тщательно скрывающие этот свой секрет от отдыхающих, которых можно было потерять, а с ними и желанные доходы. Люба за десяток лет, особенно последних, переболела, наверное, всеми вирусами, сама видела, как ранним утром уборщицы местных кафе и ресторанов полоскали в море грязную посуду, но остановить ее на пути к морю не мог даже этот факт, она знала, что в море плавает рыба, живут жирные пеленгасы и выносливая приятная на вид и вкус барабулька, а значит, пренебрегая осторожностью, здесь можно полностью отдаваться и волнам и раздумьям. Люба заметила, что с годами она все-таки стала осторожнее и отплывала подальше от берега, где и вода была почище, и отсутствовал риск попасть под водный мотоцикл. И еще Люба стала остерегаться плохих или корыстных людей. Раньше была чересчур доверчивой, верила коллегам, особенно тем, кто был постарше ее, и безраздельно – режиссеру. Он был для нее если не богом, то грозным повелителем, ослушаться которого она просто боялась, а о спорах и несогласии с ним даже в мелочах не могло быть и речи. Работала в театре с ней известная актриса Лия Ахеджакова. Играла главную роль в пьесе «Пеппи – Длинный Чулок». Она позволяла себе спорить с самим режиссером-постановщиком и довольно бурно, когда не была согласна с какой нибудь его концепцией. И он внимательно слушал ее, иногда даже соглашался с нею.

Люба сначала подумала, что у Ахеджаковой есть какая-то особая привилегия на такое поведение, как у известной актрисы, а потом поняла, что эту привилегию она выбила себе сама – своим талантом, своим умом. А что могла противопоставить режиссеру Люба, не знавшая тогда даже имен великих режиссеров – Мейерхольда, Таирова, Товстоногова, Любимова, Акимова… Сейчас, когда она изучила, наверное, необходимую ей часть театральной библиотеки, постоянно читает классические литературные произведения, – у нее появилось свое мнение, и она не страшится высказать его и для пользы дела и для того, чтобы ощутить себя не театральным винтиком, а живым театральным организмом, личностью. Ей предлагают много пьес, сценариев… В большинстве скучные, не соответствующие ее душе, настроению. В некоторых, весьма неважных, но кассовых, она соглашается участвовать, но внутренне стыдится этого, понимая, что движет ее в этом случае желание, а вернее, необходимость заработать. Правильно заявил один из обаятельнейших театральных актеров Виталий Збруев: «Мы не зарабатываем, а урываем. Там – урвем. Здесь – урвем». На хороший умный спектакль не соберешь столько зрителей, сколько на примитивный и пошлый. Вот и приходится идти на уступки своей совести. Далеко не бесталанный эстрадный актер Владимир Винокур с апломбом поведал с телеэкрана: