Федор Раззаков - Звездные трагедии

Версия № 10. По ней выходило, что Серегин и Гагарин решили… погонять лосей, которых в тех местах было много, а оба летчика были заядлыми охотниками.

Версия № 11. Аварию подстроил Брежнев, которому Гагарин стал неудобен. Но эта версия тоже мало похожа на правду, поскольку по большому счету делить что-то Брежневу и Гагарину было нечего. В свое время, когда разбился Валерий Чкалов, в его гибели тоже подозревали Сталина.

В 1971 году в Советском Союзе отмечалась славная дата – 10 лет со дня первого полета человека в космос. По злой иронии судьбы именно в том году – спустя два с половиной месяца после торжеств – случилась самая страшная трагедия в истории советской космонавтики, когда во время очередного полета погибли сразу трое космонавтов.

Эта история началась 6 июня, в 7.55 утра, когда в Советском Союзе состоялся очередной старт космического корабля – «Союз-11» – с тремя космонавтами на борту: Георгием Добровольским, Владиславом Волковыми Виктором Пацаевым. Причем первоначально в космос должен был отправиться совсем другой экипаж: Алексей Леонов, Валерий Кубасов и Петр Колодин. Однако за три дня до старта произошло непредвиденное – у Кубасова во время предполетного обследования врачи нашли затемнение в легких, и его к полету не допустили. Тут же возник вопрос: что делать? Поначалу Госкомиссия решила заменить Кубасова дублером Владиславом Волковым. Но Леонов принял это решение в штыки, упирая на то, что Волков к полету не готов. Тот в ответ стал жаловаться на него Главному конструктору В. Мишину. В итоге за 10 часов до старта было принято новое решение: сменить весь экипаж. Далее послушаем рассказ М. Реброва – авиационного инженера и журналиста:

«Есть одно правило, справедливость которого одни отстаивают, другие отвергают. Если занемог один в экипаже, заменяют всю команду. Болезнь Валерия перечеркивала надежду остальных. Я помню застывшую тишину в зале Госкомиссии, когда объявили это решение. Потом – взрыв протеста. Леонов и Колодин отстаивали свое право на полет, доказывали, что они лучше знают станцию и провели больше тренировок, что включение в экипаж Владислава Волкова (бортинженера от дублеров) не повлечет никаких осложнений. Госкомиссия была непреклонной: начинать работу на первой орбитальной станции поручили дублерам.

Между экипажами пробежал холодок. Обида рождала неприязнь, отчуждение, зависть… Уж больно неожиданно все случилось. Больше других переживал и негодовал Петя Колодин. Хмельной, не в меру раздраженный, он понуро произнес: «Теперь я уж никогда не полечу». Другие держались чуть сдержаннее. Для Леонова и Кубасова это был второй полет, оба были кавалерами Золотых Звезд Героев, а Петру лишь светили эти почести.

Дублеры же не скрывали своей радости от подарка судьбы. Поворот фортуны, неожиданная перспектива рождали эмоциональные всплески, игривость настроения. Глядя на тех и на других, вспоминал гагаринское «каждый полет – особый», а сопоставляя реакцию «обиженных» и «осчастливленных», задавал себе вопрос: что это – унижение паче гордости? Или та самая неудержимость? Только к чему?..»

Тем временем примерно на восьмые сутки полета произошло первое ЧП – на станции появился дым и запах горелой изоляции. Дым шел из-за панелей, которые отделяли жилую зону от приборной. Космонавты не могли заглянуть в приборную зону, поэтому сообщили на землю только номер панели, из-за которой дым распространялся наиболее интенсивно. По их взволнованным голосам «земляне» поняли, что они сильно напуганы случившимся. Испугаться было чего: космонавты могли найти спасение только в корабле «Союз-11», однако до него надо было еще добраться.

Между тем на Земле лихорадочно искали выход из создавшегося положения. Вот как вспоминает об этом участник тех событий А. Елисеев:

«Тревога с борта мгновенно мобилизует всех, кто работает в смене. Сразу после окончания сеанса руководители групп собираются в зале управления, чтобы договориться о том, как действовать на следующем витке. Народ опытный, знает, что времени на длинные дискуссии нет. Все говорят очень коротко, по-деловому…

Меня просят срочно к телефону. Звонит министр. Спрашивает, что случилось. Переговоры с экипажем транслировались в Москву, и ему уже доложили. Я стараюсь быть спокойным и объясняю, что скорее всего загорелся один из научных приборов, всю научную аппаратуру пришлось выключить, но надеемся, что сейчас никакой опасности на борту нет. На всякий случай готовим резервные варианты, вплоть до срочного спуска… Пауза… Наверное, министр пытается справиться с эмоциями. Потом сдержанным голосом: «Понял. Позвони мне, пожалуйста, после сеанса». Не успел положить трубку, снова звонок. На этот раз – главный конструктор. Повторил ему то же, что сказал министру. Потом звонили из ЦК, из института, который готовит информацию для ЦК. Чувствую, что начинают сдавать нервы. Мне надо готовиться к сеансу, а я не могу бросить трубку… Нет… Все… Больше нельзя, иначе можно сорвать сеанс… Что нас в нем ждет?.. Волнений больше, чем перед парашютным прыжком. Надо собраться с мыслями и успокоиться…»

Во время очередного сеанса связи с космонавтами те сообщили, что поступление дыма уже прекратилось, правда, в станции дымно. На Земле поняли, что угадали – неисправность в научной аппаратуре. Космонавтам посоветовали включить фильтр очистки атмосферы, принять лекарство и лечь отдохнуть.

Случись сегодня такое ЧП на орбите, о нем уже на следующие сутки раструбили бы все средства массовой информации. В те годы об этом и речи быть не могло – о происшествии знал только узкий круг специалистов. Остальные граждане страны пребывали в полной уверенности, что никаких серьезных ЧП с нашими космонавтами происходить просто не может. С американцами – сколько угодно, а с нашими – нет. К этому народ приучили те же газеты. Поэтому в те мгновения, когда в ЦУПе лихорадочно искали выход из создавшегося положения, страна жила в обычном ритме трудового дня, даже не догадываясь о том, что происходит на орбите.

После ЧП минуло еще несколько дней, а трения внутри экипажа не пропали. Вот как описывает ситуацию М. Ребров:

«Ребята трудились старательно, но не все складывалось, как хотелось. Ведь, по сути, им пришлось испытывать первый орбитальный комплекс, всю его „начинку“, энергетику, систему управления… Эйфория первых дней, когда все ново, все в диковинку, заставила забыть о субординации, „ранжировке“ в экипаже. Не формальное это дело. У них общая ответственность за успех полета, общими усилиями они выполняют программу, но есть и „табель о рангах“: командир, бортинженер, космонавт-исследователь. Увы, не смогли ребята „поделить власть“. Побывавший уже в космосе Владислав Волков давил своим авторитетом, у него возникли трения с командиром. Жора Добровольский, человек добрый и беззлобный, по-армейски дисциплинированный, склонный к уставному порядку, не желал уступать.