Array Array - Шашки наголо! Воспоминание кавалериста

Конная атака удачно поддерживалась огнем наших танков и полевых орудий. Во время этой бешеной скачки какой–то ошалелый фриц метнулся прямо под ноги моему коню, пытаясь перебежать дорогу. От неожиданности конь отпрянул в сторону, а я с размаху рубанул немца шашкой. После боя ездовой переднего уноса артиллерийской упряжки сказал мне:

— Хорошо ты его рубанул. Упал он в канаву и больше оттуда не появлялся.

Здесь я хотел бы сказать особое слово благодарности нашим боевым коням. Они, как и бойцы, тонко понимали, что от них требуется и в походе, и в бою, в часы при вала. Им не нужны были дополнительные команды и унизительные удары плети или кнута. Они и без команды по самой обстановке чувствовали, когда надо скакать бешеным аллюром навстречу врагу, не обращая внимания на разрывы снарядов, пулеметные и автоматные очереди. Каждый конник с уважением относился к своему обстрелянному четвероногому другу, который так помогал и в бою, и в долгих изнурительных переходах. И как можно сравнить боевого коня с пусть даже самым чистокровным скакуном, не знавшим боя! Обстрелянные боевые кони, уже познавшие запах пороха и крови, никогда не шарахались В сторону от каждого выстрела или разрыва, а четко выполняли свою нелегкую и опасную работу в любой боевой обстановке.

За все свое пребывание на фронте я видел только несколько атак в конном строю. Обычно кавалеристы, столкнувшись с сопротивлением неприятеля, спешивались и воевали, как обычная пехота. Коноводы, которых было несколько в каждом эскадроне, в это время собирали коней и уводили их в безопасное место. Атаки в конном строю устраивались, как правило, на отступающую, бегущую, деморализованную пехоту противника. И эффект этих атак был ужасающим, бегущих немцев рубили беспощадно.

Мне запомнилась теплая июньская ночь перед сменой полков. Лес. Просека. Полк после длительного марша расположился на отдых. Приятный, сырой запах травы. Лес покачивает кронами деревьев, в просветах видно звездное небо. Пофыркивают усталые кони, хрупая овес из матерчатых торб, навешанных у них на головах. Тихо переговариваются часовые.

Мой взвод уже спит, отдыхают мои кони, мои орудия, боевые брички со снарядами и пушки — все на месте. Взвод в любой момент может подняться и занять свое место в колонне полка. Впереди и сзади по просеке расположились эскадроны полка. Моя работа взводного сделана, что еще надо? Но мне все не заснуть.

На рассвете мы сменяем 17–й полк нашей дивизии, преследующий наступающих немцев.

Все, надо выспаться. Укладываюсь поудобнее, ослабляю ремень, передвигаю кобуру с пистолетом на живот и заворачиваюсь с головой в плащ–палатку. Земля снимает усталость.

Корпус рвался к Березине. Задача: овладеть переправами через реку и форсировать ее севернее Борисова. Город Борисов был ключом к белорусской столице, городу Минску. Плацдарм на западном берегу Березины открывал войскам 3–го Белорусского фронта дорогу на Молодечно и Виленка. Погода стояла сухая, дождей не было давно. Первыми к Березине вышли полки 32–й Смоленской кавдивизии. 28 июня они уже поили в ней своих коней.

Но за переправы пришлось отчаянно драться. Немцы заметались. Головной полк 6–й кавдивизии атаковал 120–й охранный полк СС с танками и САУ. Мощная колонна немцев обрушилась и на наши боевые порядки, но командир нашей 5–й гвардейской кавдивизии принял рискованное, но, очевидно, правильное решение: в заслоне оставил наш 24–й кавполк, он с остальными частями дивизии ушел вперед. Спустя двое суток мы нагнали свою дивизию, но до этого нам пришлось отражать серьезные атаки противника.

К Березине мы подошли ранним утром. Пройдя под прикрытием утреннего тумана с полкилометра вдоль берега, мы вышли к наведенной саперами переправе. Саперы гвардии лейтенанта Грибанова еще заканчивали свою работу, бойко стуча топорами, когда головной отряд полка, а за ним наш эскадрон с моим орудием поспешно начал переправу.

Ритмично стучали копыта коней и громыхали колеса боевых бричек, плавно и бесшумно катились колеса сорокапятки по наскоро сколоченному деревянному настилу. В то время мы не думали о том, сколько труда, мастерства и смекалки вкладывали саперы в такие вот переправы. Под огнем и непрерывными налетами авиации гвардии лейтенант Грибанов подавал личный при мер мужества и всегда находился со своими бойцами. Многие саперы из его взвода получили ранения на переправе, но не ушли со своего боевого поста до тех пор, пока последняя бричка полка не переправилась через Березину.

Сразу за пере правой была низина, поросшая густой травой, за которой на небольшой возвышенности зеленел лес. Наши головные дозоры уже подошли к нему, когда слева, с возвышенности, открыли огонь по переправе окопавшиеся там стрелки немецкого заслона. От их огня пал конь упряжки пулеметной тачанки, шедшей за нашими боевыми бричками. Это задержало движение колонны, и я со своим орудием и двумя боевыми бричками оказался один на переправе. В результате мы приняли на себя весь огонь заслона противника. Надо было срочно выйти из сектора обстрела.

Конец переправы резко обрывался перед низким берегом, сходни с моста были сдвинуты со своих мест ранее прошедшими эскадронами. Чтобы благополучно, без поломок, сойти с переправы на берег, нужно было показать ездовым, куда направлять орудие. Я спрыгнул с лафета орудия и стал показывать ездовым безопасный путь съезда с переправы. Орудию и сошедшей на берег бричке я приказал рысью преодолеть простреливаемый участок и укрыться на опушке леса. Отдав тот же приказ последней бричке «гони!», я надеялся подсесть на одну из идущих следом тачанок. Но их не было видно, что–то случилось на том берегу. Вероятно, переправа была разрушена одним из шальных снарядов. Немецкая батарея с закрытых огневых позиций вела постоянный беспокоящий огонь по переправе.

Надо было догонять свой взвод. Я спустился с переправы и бегом кинулся вдогонку последней бричке, удаляющейся от переправы рысью. Но не тут–то было, немцы сосредоточили на мне весь свой ружейный огонь и устроили на меня настоящую охоту! Пули заныли и засвистели вокруг, я уткнулся в траву. Дальше пришлось продвигаться по–пластунски. Ползти так, да еще в гору, да еще под прицельным огнем противника, становилось все тяжелее и тяжелее.

Вспомнились занятия в училище, где командир взвода строго следил за отработкой правильных приемов переползания по–пластунски. Если у курсанта приподнималась голова или высовывалось заднее место, то ему снижали оценку и приказывали повторить упражнение. Здесь, на фронте, экзаменатором был противник, и оценкой за плохую подготовку была смерть или, если повезет, ранение. Поэтому я изо всех сил вжимался всем телом в землю–матушку. Используя каждую складку местности, бугорок или канавку, я полз, делал короткие перебежки и тем самым постепенно сокращал расстояние до своего взвода. Потом опять полз, проклиная себя за то, что не сел на последнюю бричку, а по надеялся на тачанки. Полз и полз, так как фрицы постоянно держали меня на прицеле и били из винтовок — пули то и дело то свистели над ухом, то били в землю совсем рядом со мной.