Array Array - Шашки наголо! Воспоминание кавалериста

Стреляю прямо в огненную пасть немецкого заслона, который окопался в каких–то пятидесяти метрах от орудия. Хлесткий, металлический выстрел в упор бронебойным снарядом сразу меняет всю обстановку на поле боя. Конечно, осколочный снаряд был бы убойнее, но такого психологического эффекта, как бронебойный, не дал бы. Немцы просто опешили. После второго и третьего нашего выстрела они вообще прекратили огонь. К этому моменту наши конники пришли в себя и открыли огонь из пулеметов и автоматов. К орудию подполз с ящиком осколочных снарядов Черкащенко, а за ним появился и весь остальной расчет. Обстановка резко изменилась в нашу пользу. Как на учениях, расчет спокойно начал вести беглый огонь осколочными снарядами. Взвод конников поднялся в атаку и с мощным «ура!» стал преследовать удирающих немцев.

Уже светало.

Перед нами в окопах мы обнаружили брошенные станковый и ручной пулемет, ящики с боеприпасами, а чуть дальше стояла разбитая повозка с убитой лошадью. Вокруг лежало около десяти мертвых фрицев. Впереди была крупная деревня.

Обгоняя спешившихся бойцов ГПЗ, мимо нас с шашками наголо промчался эскадрон головного отряда полка. Я скомандовал: «Отбой!» Нам надо было догонять эскадрон и поддержать его атаку огнем. Преследование противника и конная атака продолжились и за пределами деревни. Нельзя было дать опомниться противнику, когда он в панике бежит, нельзя дать ему закрепиться на новом рубеже! Только вперед!

Ни с чем нельзя сравнить чувство победы, азарт преследования, когда бойцы мчатся вперед на конях за отступающим противником. Это чувство охватывало всех бойцов и командиров, все были опьянены стремительной атакой, никакие преграды и смерть уже были не страшны! Мы со своим орудием с трудом нагнали эскадрон и проследовали дальше вместе с ним.

Корпус продолжал наступать севернее Минска, впереди была Лида. Подвижные группы немцев, усиленные танками и самоходками, закреплялись в населенных пунктах и оказывали нам сильное сопротивление.

Мы вырвались далеко вперед, и танки, и пехота отстали. Ждать их значило упустить время и дать немцам время подготовить оборону. Поэтому все три кавдивизии нашего корпуса повели наступление на Лиду с трех сторон, не дожидаясь подхода дополнительных сил. б–я гвардейская кавдивизия первой повела наступление с севера, мы пошли в наступление на восточную окраину города, а с юга в город ворвались конники 32–й Смоленской дивизии. В боях за Лиду особо отличился наш братский 17–й гвардейский кавполк гвардии подполковника Шевченко. В конном строю они атаковали немцев с направления, откуда меньше всего ожидали удара, и ворвались в город фактически без сопротивления. В городе эскадроны спешились и начались уличные бои. Многих сильных и смелых бойцов недосчитались мы в наших рядах. В уличных боях был смертельно ранен гвардии подполковник Труханов, командир соседнего с нами полка. Его похоронили в городе, и его именем была после войны названа одна из улиц в Лиде.

Четвертый эскадрон и приданные ему орудия моего взвода расположились на отдых на одной из улиц города. Все бойцы еще были возбуждены после боя, настроение приподнятое. Особый восторг вызвало появление старшины батареи с полевой кухней и сияющим поваром на передке. Старшина привез и письма, и газеты. Особой популярностью пользовалась наша корпусная газета «Конногвардеец».

Ели бойцы по–семейному, по два–три, а то и четыре бойца из одного котелка, поочередно опуская в него каждый свою ложку. На аппетит никто не жаловался, съели все и не забыли попросить добавки. Оставшийся хлеб завернули в полотенце и по–хозяйски оставили про запас. Когда еще нас догонит кухня, а на пустой желудок и воевать неинтересно.

Я спросил у старшины:

— Как там в тылу дела у других орудий батареи?

— А чего дела? Дела все как надо. Вы тут так разогнали фрицев, что они как неприкаянные слоняются по лесам, кто сдается, кто сопротивляется, пытается пробиться к своим.

По довольному, изрытому оспинами лицу старшины было видно, что на батарее дела действительно в порядке. Старшина добавил:

— Да, еще комбат приказал подать рапорт: кто как воевал. Требует описать состояние взвода и подготовить список отличившихся В боях для представления к наградам. Давайте быстрее, я сейчас покормлю первый взвод и обратно отправлюсь, заодно отвезу рапорт комбату. И еще не забудьте отметить Глушаня, он доставил в штаб двенадцать пленных фрицев.

Это было для меня новостью, что–то не верилось, но старшина заверил меня, что данные точные, он сам видел, как Глушань привел в штаб этих поганых фрицев.

Пристроившись поудобнее в тени дерева, я написал рапорт комбату Агафонову о боевых операциях, состоянии личного и конского состава и матчасти взвода. Далее представил список бойцов, отличившихся В боях. Не забыл упомянуть и о Глушане, отметив, что он за взятие в плен двенадцати немцев достоин представления к медали «За отвагу».

С Глушанем у меня вообще была целая история. Это был боец из нового пополнения, тихий и застенчивый, но с образованием 10 классов, что тогда среди бойцов было большой редкостью. На первых порах он показал себя не лучшим образом, старался всячески увильнуть от тяжелой работы, и командир орудия его иначе, как «сачок», не называл. Пришлось мне самому заняться им. После очередного наряда вне очереди, который Глушаню выдал командир орудия, я вызвал его к себе для беседы.

Доложив о своем прибытии, стоя по стойке «смирно», он терпеливо, но с полным безразличием выслушал все мои наставления. На мой вопрос, как он будет вести себя дальше, особенно в боевой обстановке, он ответил, что будет стараться.

Такой ответ меня не устроил, и я стал допытываться, почему он, образованный боец Красной армии, прославленного гвардейского полка, ведет себя недостойно и пытается увильнуть от трудной, но необходимой работы. В ответ он сказал, что ему проще показать, чем рассказать. Я разрешил показать. Глушань снял гимнастерку, нательную рубаху, и моему взгляду предстал его торс, полностью покрытый большими фурункулами. Фурункулы были красные, воспаленные, некоторые гноились. Я был потрясен. Никогда в жизни я такого не видел. Я вспомнил, как у меня был один фурункул и как я с ним мучался, а у Глушаня их были десятки!

Приказав одеться, я повел Глушаня к Силютину. Силютин, оказывается, знал о проблеме Глушаня и спокойно заявил, что медицина бессильна, они должны пройти сами. Мое обращение к начальнику медсанчасти полка о госпитализации Глушаня не увенчалось успехом. Начальник только рекомендовал на время освободить бойца от тяжелых работ.

В тыл полка его никто не брал, свободного места писаря тоже нигде в полку не было. Мне пришлось определить его помощником на бричку к Ведерникову. Ведерников пытался возражать, но ничего не мог поделать, приказ есть приказ. Таким образом Глушань оказался во втором эшелоне полка.