Array Array - Шашки наголо! Воспоминание кавалериста

После ранения в последнем бою 1 мая 1945 года меня перевозили из одного полевого госпиталя в другой. В одном из госпиталей к нам в палату пришли две молоденькие сестрички и предложили свои услуги переправить посылки домой, все, что у нас есть, послать на родину. У моих соседей по палате кое–что нашлось, и они сообщили адреса, куда отправить их посылки. А у меня ничего не было, если не считать полевой сумки и пистолета, который я всегда перекладывал после ранения из кобуры в полевую сумку, чтобы его не отобрали при госпитализации. Сказав сестричкам, что у меня ничего нет, я думал, что они уйдут. Но они не ушли, а стали расспрашивать, кто у меня дома и где мой дом. Узнав, что я из Ленинграда и что дома у меня отец и мать, пережившие блокаду, они, пошептавшись и мило улыбнувшись, попрощались с нами и удалились. Больше я их не видел, так как на следующий день меня отправили дальше в тыл, в другой госпиталь. До сих пор я благодарен всем нашим боевым сестрам, военным фронтовым хирургам, санитаркам (нянечкам), всем этим труженикам за их бескорыстный, тяжелый и благородный труд. За их отеческую, материнскую, сестринскую заботу о нас, раненых бойцах и командирах. Никто не обязывал этих милых сестричек разузнать мой домашний адрес, с любовью подобрать из трофеев эти скромные, но такие необходимые в послеблокадном Ленинграде вещи и продукты и, ни слова не сказав мне, направить их посылкой моим родителям.

Хозяйка показала мне свой дом. Дом состоял из двух половин. Справа и слева от входной двери, напротив которой располагался дымоход от печей правого и левого крыла, размещалась коптильня. В подвале, высотой в полный рост, на полках аккуратно были расставлены стеклянные банки со стеклянными крышками на резиновых прокладках. В банках полуфабрикаты, мясные и овощные. Потянешь за мысок прокладки, и крышка с хлопком соскакивает с банки. Обе половины дома имели по две комнаты, в левом крыле размещалась кухня. Крыша дома остроконечная черепичная. Вечером хозяйка приносила в нашу половину патефон с пластинками. Слушали музыку. Некоторые мелодии были нам знакомы, напоминали мелодии России. На мой вопрос, любят ли они музыку Бетховена, Баха, Моцарта, хозяйка и ее дочка ответили, что такой музыки они не знают.

После боев и походов, мы прекрасно отдохнули на этом не тронутом войной полуострове, набрались сил и подготовились К решающим боям. Но всему приходит конец. Как говорится, делу время, а потехе час. Ранним утром батарея в полном составе выступила к городу Леба, где располагался штаб полка. Я уже был в седле, когда хозяйкина дочь подала сверток с продуктами и сказала, что это в дорогу от mutter.

Корпус получил приказ выйти на исходные позиции в район действия 49–й армии. Сборы были недолгими, и, ранним утром покинув полуостров Леба, батарея заняла свое место в походной колонне полка. Опять дневные марши, ночуем в домах населенных пунктов, заранее облюбованных нашими квартирьерами. Население принимало нас нельзя сказать, чтобы доброжелательно, но не враждебно. Оно привыкло подчиняться силе и, тем более, победителям и представляло нам все необходимое: жилье, фураж для лошадей, места для орудий, для бричек, для коней и пр. Начпроды полков безвозмездно получали продукты. Все войска на территории Германии перешли на самообеспечение.

К месту и не к месту немцы ругали Гитлера, неоднократно повторяя: «Гитлер капут!» Как–то я спросил у пожилой фрау: «Почему вы недовольны Гитлером?» Она ответила — он проиграл войну!

Как–то вечером, собравшись за столом на ужин, после трудного марша, каждый из нас (троих офицеров батареи) стал рассказывать, кто как устроился на ночлег и какая у него хозяйка. Зозуля, как всегда, хвастался, перебирая достоинства своей хозяйки. Она, мол, и молода, и добра, и приветлива … Моя хозяйка была средних лет, сухопарая, строгая и замкнутая, да еще со своей старой «муттер». Послушав наш «отчет», комбат изрек:

— Все, что у вас, — это ерунда! Вот у меня хозяйка! — Он развел руками во всю ширь и сообщил: В эту дверь (показал на дверь), — не пролезет! А как танцует, как бабочка! Поет и играет на аккордеоне. Это надо видеть и слышать!

Мы не поверили, считая это очередной шуткой комбата. Немки тощие и не то что в дверь, а и в щель пролезут. Это не русские и не украинки. Да еще танцует, как бабочка? Комбат не стал спорить, а пригласил нас к себе домой. Все оказалось так, как он рассказывал. Хозяйка, действительно, в дверь еле протискивалась, и то бочком. Встретила нас приветливо, как старых друзей. Пригласила к столу. От угощения мы отказались, так как только что поужинали. Тогда она взяла аккордеон и устроила нам небольшой концерт. Играла и пела она довольно прилично, но время было позднее, и мы, поблагодарив ее и попрощавшись, поспешили с Зозулей по своим домам, оставив комбата наедине со своей хозяйкой. Рано утром опять в дорогу. Еще один марш и новый ночлег, новые люди. Мой дом на пригорке. У моей хозяйки две хорошенькие дочурки пяти и семи лет. Сначала они с недоверием относились ко мне, прячась за своей миловидной матушкой, потом освоились и стали смеяться над моим неправильным произношением немецких слов.

— Такой большой и не умеет правильно говорить! — смеялись они.

Принесли книжки с картинками и начали меня учить немецкому языку. Мы быстро подружились. Дети есть дети, они первые чутко реагируют на отношение к ним, первые идут на контакт, на сближение. Ночью спали дружно, по–семейному на широкой кровати, так как кровать была только одна. Было тепло и уютно. А утром после завтрака коновод заметил:

— Что–то хозяйка сегодня веселая?

— Нами довольна, вот и веселая!

Опять в седле. Свежий ветерок бодрит и поднимает настроение. Чем ближе мы приближались к фронту, тем короче отдых и продолжительнее марши. Середина апреля 1945 года. Последние марши к фронту. Может быть, и последняя дневка вдали от передовой и от шума грохочущей боевой техники фронтовой дороги. Тишина, солнце и сельский простор. Пробуждается природа, зеленеют поля, отдыхаем душой и телом. Я расположился в аккуратном сельском доме. Боев здесь не было, от войны уцелели дома и постройки. Был он и в стороне от основных военных дорог. Хозяйка, дородная фрау, хлопотала по дому, а я, удобно устроившись на диване, вздремнул после сытного обеда. В дверь постучали, и в проеме появилась голова моего коновода. С лукавой улыбкой на круглом, сияющем как полная луна, лице, он доложил:

— Товарищ гвардии лейтенант, туточки до вас якось цивильный, в шляпе и с палочкой.

— Спроси, что ему нужно?

— Гутарит, что сам скаже.

— Пусть войдет.

Вошел гражданский человек, в черном элегантном костюме, с цилиндром и тростью. Небольшие черные усики на смуглом лице напоминали стандартного джентльмена — щеголя из оперетт Кальмана. Стараясь сохранить строгую осанку, он хриплым голосом на смешанном польско–немецком языке с вологодским акцентом обратился ко мне с приветствием: