Татьяна Алексеева-Бескина - Правда фронтового разведчика

Игорь сам много раз выползал в поиск, измотался вконец, ночь в разведке, днем — в подразделениях, и так изо дня вдень. В ночь на 18 марта отправил разведчиков, сам, пока лазили, бухнулся хоть на час поспать. Слышит, орут: «Ведут «языка»! Вот удача! Наконец-то!»

Телефонист, естественно, сразу доложил Шахматову, тот — еще выше… Пленного привели. Игорь, еще не успев проснуться, начал допрос. Что за черт! Не понимает, что говорит пленный, а тот не понимает вопросов. Перепуган, заикается, какие-то отдельные немецкие слова в речь вплетаются. Выясняется — эльзасец, бытовую окопную немецкую речь понимает, а вот что-то серьезное сказать — не в состоянии. А тут Шахматов со своим телефонистом впился, как клоп: «…спроси его это, спроси то», — и все вопросы стратегического характера, о штабе группировки и прочее. А с заикающегося пленного солдата что взять? Игорь пытался упростить генеральские вопросы, результат — тот же. Стал втолковывать Шахматову, что пленный не немец, говорит на языке, близком к французскому, и нет ли в штабе кого-либо, понимающего французский. Шахматов совсем по стенке размазался:

— На хрена… мне твой эльзасец, мне немец нужен!..

А тут еще, как назло, потеряли в операции самых лучших двоих разведчиков. Ну Игорь и брякнул, обозлившись: «Может, вам еще по заказу помесь негра с итальянцем привести?»

На том конце провода генерал аж захлебнулся!

— А, твою… — длинная очередь речи, доступной генералу. — С кем разговариваешь? А ну, явись ко мне немедленно!

До штаба корпуса километров пятнадцать. Игорь решил не спешить, пусть поостынет, а то пулю в затылок и пиши — привет! Поскольку вещи его были в полку, у Кацмана, добрался туда, побрился, воротничок свежий пришил и прочее. Эльзасца он допрашивал часов в пять утра, а к часам 12 дня, не спеша, верхом, с ординарцем добрался до штаба корпуса. Передали Шахматову, что Бескин прибыл. Вошел, большая комната, в ней Шахматов, еще один генерал — член Военного совета и адъютант. Доложил и молча застыл на месте. Шахматов минут десять, изрыгая мат во всех вариациях, бегал по диагонали комнаты, как тигр, орал, топал ногами, молотил кулаком крышку стола — бесился! Игорь молча, спокойно стоял, только издевательски поворачивал голову вослед бегающему бесноватому генералу. Из крика стало ясно, что, пробиваясь грудью к орденам, звездам и званиям, о чем, конечно, генерал не кричал, уже доложил начальству выше о «языке», а тут — срыв, в этом и была причина «неудовольствия» начальства.

— И вот ты, мать, мать, мать… поставил меня в такое… положение! К исходу дня приведешь мне немца, сам! Если нет — расстреляю! За невыполнение приказа! — И выставил командира разведки.

В полку напряженно ждали, переживали, помнили, на что способен командир корпуса.

— Приказ получил я, — сказал капитан, — пойду сам.

Идти туда, конечно, бессмысленно, но приказ есть приказ, а мест на выход к противнику больше нет, ситуация ясна.

Разведчики тут же вызвались идти с ним, он поблагодарил, выбирал четверых добровольцев. Как всегда переоделись, взяли автоматы, гранаты. Тут же связались с артиллеристами, которые уже знали ситуацию. Игорь только и попросил, если ранят, прикрыть огоньком, чтобы выползти: «Подсобите!» — хотя ясно, что из… этого самого… не получится ни… этого самого…

Время к вечеру, часов семнадцать. Нейтралки метров шестьсот. Пошли по той же утоптанной уже тропе, по которой привели и эльзасца. Расчет был прост: немцы откроют огонь, залечь, отсидеться, а там видно будет, ночью-то.

И пошли. Во весь рост по открытому полю в маскхалатах. Нервы — в струнку, леденящее ожидание очереди автомата, пулемета. А немцы молчат! До их окопов уже метров сто — сто пятьдесят. И тут хлопнули минометы. По фронтовому опыту Игорь знал: от минометного огня надо бежать вперед. Ребята рванули назад, и это оказалось правильнее, уходить легче. Мина разорвалась сзади, справа. Шагни он назад, от него остались бы воспоминания. Падая, успел сообразить рухнуть вдоль тропы — по бокам минное поле. Почувствовал, что самый сильный удар пришелся по ноге и руке, которая тут же перестала подчиняться, и резкий удар был в спину. Боль впилась во все тело, и сознание ушло.

Немцы не только не оставили разведчиков без внимания, но засекли, что среди них есть раненый, так как увидели, что разведчики, оказавшиеся в сорока-пятидесяти метрах от упавшего, пытаются подползти к нему. Сумерки еще позволяли рассмотреть происходившее, и ребят прижали огнем.

Немцы, видя, что раненый еще шевелится, решили взять его, до их окопов-то метров восемьдесят, не более. Только они выползли из окопов, разведчики прижали их огнем. Отозвалась наконец артиллерия, услышав перестрелку, и ахнула по переднему краю противника, удачно придавила ту самую минометную батарею, что обстреляла наших. Немцы убрались в окопы, под огнем укрываясь за неровностями рельефа. Но, обозлившись, решили добить раненого, стали обстреливать его пулеметными очередями. В сознании Игоря появились просветы, и он сумел перевалиться в ложбинку, пули летели теперь выше него. Сознание возвращалось, но ненадолго. Понял, что ранение нешуточное: правая рука явно перебита, ногу — не двинуть, в легких свистит и хрипит. Над головой перестрелка не затихает: наши — немцы, опять наши — опять немцы. Из немецких окопов даже пытались достать раненого гранатами, но они метров на двадцать не долетали.

Стало совсем темно. Кто доползет раньше — свои или немцы? Сознание уже уходит надолго. Лежать на животе неудобно. Левой рукой достал гранату, надел кольцо на указательный палец, положил под грудь: в плен — ни под каким видом! Темнота накрыла и сознание, и все вокруг Сколько времени прошло, понять трудно. Почувствовал — тормошат! Чуть было не дернул за кольцо гранаты. Кто-то в темноте странно дышит прямо в лицо, в ноздри какой-то забытый острый псиный запах. Совсем очнулся.

Собаки! Упряжка, сколько их там — три, пять? И волокуша! Уж как собаки нашли его на нейтралке, то ли по запаху одежды, то ли еще как. Раненый собрал все силы и снова, теряя сознание, перевалился в волокушу — лодочку метра два длиной и сантиметров сорок шириной. Только почувствовал, что лодочка поползла, уползло и сознание. Очнулся от боли, когда волокуша вывернула его в наш окоп. Вот тебе и собачки!

Медицина была наготове, перевязали. Ранена нога, перебита рука, две дырки в легких, оттуда потом выковыривали шерсть от полушубка. Пока разрезали полушубок, перевязывали, сознание от боли ушло уже надолго.

Вместе с Игорем эвакуировали еще двух разведчиков, раненных в этой же переделке. Кацман примчался сопровождать Игоря, впавшего в полное забытье, до самого полевого госпиталя, привез его вещи, в них вложил дружескую теплую записку с телефоном и адресом в Ленинграде с уверенностью, что теперь Игорь останется жив и что есть надежда свидеться когда-либо. Позднее он написал и маме Игоря в Москву. А было 18 марта 1945 года — 52 дня до Победы!