Татьяна Алексеева-Бескина - Правда фронтового разведчика

Для меня, питерской, приезд в Москву был непростым — ни друзей, ни знакомых, не считая двух-трех, знание города — фрагментами, как в тайге без тропы. Москва — город непростой, баламутный, со своим норовом. Мне было неуютно, но раз Игорю хорошо — все остальное не имело значения.

Хорошо, что, уезжая в Сибирь, в «районы, приравненные к Северу», мы забронировали в Москве квартиру мамы Игоря, которая ушла к тому времени в мир лучший, а в Ленинграде — мою, в которой уже распоряжалась повзрослевшая дочка с мужем. Иначе в те годы обратную прописку в Москве — Ленинграде не видать.

Игорь сразу решил «осесть» на пенсию. Пошел седьмой десяток лет, и врачи «трудовые будни» не советовали. Все-таки 13 фронтовых «дырок», из них три серьезные, контузии, последствия новоземельской экспедиции и т. д. и т. п. Для него наступило время собрать воедино научные свои разработки и двигаться дальше. Благо теперь все было рядом: МАДИ, МВТУ, Академия, библиотеки и идей полная голова!

Для меня начались поиски работы. Попытки устроиться на преподавательскую работу в ряде институтов быстро сошли на нет. Все кругом плотно забито, тем более для человека «с улицы», без личных рекомендаций. И на этот раз выручила моя бывшая комсомольская «мохнатая» рука: один звонок — и я в Госстрое РСФСР, командующем всем строительством в республике, с зарплатой в 35 % от зарплаты доцента в Сибири, но с непрерывным стажем и при муже с военной пенсией. Скромно, но можно было жить.

Но как же тяжки «стулочасы», ежедневные бдения в департаменте после свободного, хотя и очень напряженного вузовского распорядка! Прокуренные темные запутанные коридоры, разговоры и толки сослуживцев, тоска! Здание оказалось своеобразным. До революции — гостиница епархии, во время революции — центр московских меньшевиков, после меньшевиков — управление ГУЛАГа. В кабинете нашла тяжелые старинные конторские счеты, а на них медная овальная комендантская бирка с инвентарным номером и оттиском — ГУЛАГ Оставить такой жутковатый раритет без внимания было невозможно. Бирка отделилась без труда. Тесные комнатки, несколько парадных кабинетов, темные закоулки, тени из прошлого этого дома — все давит, угнетает.

Главное — мне не хватало воздуха — брандмауэр напротив окон кабинетика давил меня. Открыть окна — несет канализацией, выскакивание на улицу не спасает — выхлопы машин. С собой носила коробочек с кусочками лиственничной смолы, привезенной из тайги. Когда было невмоготу, грела его в ладонях и вдыхала таежный аромат свободы, простора, без которых было так тошно.

Работу, которую мне поручали, как и коллегам на весь день, я выполняла за два часа, а уж когда выпросила себе пишущую машинку, все пошло еще быстрее. Остальное время перевела на подготовку рукописи книги спецкурса по региональным особенностям строительства в условиях Сибири и Севера, тем более что договор в Ленинграде со Стройиздатом был давно заключен. Книга вышла, к зависти руководителей по работе, через пару лет, перед самым моим уходом из Госстроя.

Единственное хорошее дело среди прочих была командировка в Архангельск, о чем ниже. Многочисленные занудные дежурные спектакли заседаний в советах, комитетах и т. п. от Совмина до Госплана, от Минфина до Минздрава и т. д., на которых меня раздирала мозговая тошнота, выработали глубокое неуважение к заседавшим. Толчение воды в ступе, симуляция деятельности. Вообще было совершенно очевидно, что, если Госстрой со всеми его бумагами в одночасье исчезнет, в строительстве ничего не изменится, этого даже не заметят. И, выдержав несколько лет, я ушла в «свободный полет». Сбежала и от Госстроя, и от нагрянувших болезней — на пенсию, благо, ждала интересная работа за письменным столом — накопился большой задел рукописей, публикаций.

У каждого из нас была своя пишущая машинка, можно было работать независимо. Игорь с жадностью принялся обрабатывать материалы, привезенные из Братска, — все, что наснимали, намерили, насчитали они со студентами на моделях. Во многом результатом такой работы уже была диссертация Роговой, на защите которой говорили, что они с Бескиным продвинули проблему лет на 20 вперед.

Проблема системы грунт — машина занимала его всегда. Публикаций у него было много. Росла и пачка авторских свидетельств, в том числе и по той самой свайной дороге — фермобилю. И почти во всех он подбирался к главному — к теории проходимости транспортных средств.

Писал он легко, если четко была сформулирована тема. Одну из самых популярных своих брошюр по вездеходам писал играючи, как уже упоминалось, во время плавания по Лене, между делом. Чаще всего материал писал «в уме», а потом садился за машинку и печатал сразу набело, без правок и редактуры, в нескольких экземплярах. Опубликованная его модель транспортных процессов на Севере получила высокую оценку транспортников, экономистов и даже математиков. Кафедра МВТУ им. Баумана, которая занималась не только вездеходами, но и роботами, и луноходами, не только внимательно следила за его работами. Была выпущена брошюра с основными положениями его теории. Львиную долю материалов монографии, выпущенной с помощью этой кафедры в Нижнем Новгороде, составляли работы Игоря. Кстати, картинки, схемы к этим материалам рисовала я. Мне было проще вообразить и изобразить распределение напряжений в грунте и многое другое. С одной стороны — понимание сути процессов. А с другой — пространственное воображение архитектора.

Расширялся круг общения в науке. Для меня особенно интересны стали семинары в Институте социологии АН, где я не раз докладывала, находила понимание. Особенно много дала работа в совете президиума АН «История мировой культуры-». В работе семинара принимали участие акад. Раушенбах Б.В. — председатель совета, акад. Рыбаков В., На эти семинары иногда приходил и Игорь. Ему все было интересно, он имел свою позицию, выступал, если считал необходимым. Семинары делали нас обоих богаче, расширяли поле мысли. Мы оба свободно общались с людьми любого ранга, из любого направления науки. И это, наверно, потому, что мы оба вышли на уровень сферы философских обобщений, он — транспортных процессов, я — искусственной среды обитания человека.

Была особая сфера, в которой Игорь служил истово, от души и по полной! Это воинское, фронтовое братство и военно-патриотическая работа. Много лет возглавлял он объединенный Совет ветеранов 26-й дивизии и 312-го Новгородского полка. В техникуме, где много лет был штаб этого совета, ветераны не только собирались, вели занятия со студентами. Силами тех же студентов был создан музей — землянка со всеми военными раритетами, архивами ветеранов. Музей Победы на Поклонной горе долго выпрашивал себе этот музей в экспозицию. Кое-что на Поклонную гору передал из своих архивов и Игорь — фронтовые газеты, фото и т. п. Но кое-что хранится у меня дома, вроде сердечника подкалиберного снаряда, ложки, отлитой Игорем, железного креста, фронтовых газет, где рассказывается об Игоре, фронтовые его письма, сохраненные мамой, и т. п. А уж встречи со школьниками, да не в одной школе, ко Дню Победы — непременно. Живой, седой ветеран из исторического прошлого… Ветераны сами стали раритетами.