Ван Гог. Письма

принизить заслуги сравниваемых лиц. В Бэньяне есть нечто от Мариса или Милле, а в Бичер

Стоу – от Ари Шеффера.

Итак, если уж ты можешь извинить человека, поглощенного картинами, согласись, что

любовь к книгам так же священна, как любовь к Рембрандту; я даже думаю, что они дополняют

друг друга.

Я очень люблю мужской портрет Фабрициуса, который мы однажды, также

прогуливаясь вдвоем, долго рассматривали в Гарлемском музее. Так вот, я не меньше люблю и

Ричарда Картона из книги Диккенса о Париже и Лондоне 1793 г.; я мог бы назвать тебе и другие

удивительно захватывающие образы из других книг, в той или иной мере отличающихся

поразительным сходством между собой. И я думаю, что Кент в «Короле Лире» Шекспира – не

менее благородный и примечательный персонаж, чем любая фигура Томаса де Кейзера, хотя

предполагается, что Кент и король Лир жили много раньше. Но не будем вдаваться в

подробности. Господи, как прекрасен Шекспир! Кто еще так исполнен тайны, как он? Его слово

и манера его письма не уступают кисти, дрожащей от лихорадочного волнения. Однако читать

нужно учиться, как нужно учиться видеть и жить.

Итак, не думай, что я что-нибудь отвергаю – при всем моем неверии я в своем роде

верующий; я остался прежним, хоть изменился, и меня терзает одно: на что я был бы годен,

если бы не мог чему-нибудь служить и приносить какую-то пользу; как мог бы я тогда

постигать явления и углублять свои знания о них? Мысль об этом мучит меня постоянно; к тому

же я чувствую, что зажат в тисках нужды и лишен возможности принять участие в той или иной

работе, поскольку многое самое необходимое для меня недостижимо. По этим причинам

невольно поддаешься печали, чувствуешь пустоту там, где могли быть дружба, высокие и

серьезные привязанности, испытываешь страшное отчаяние, которое сводит на нет всю твою

нравственную силу. Тебе кажется, что судьба ставит неодолимую преграду твоему

инстинктивному стремлению любить и тебя охватывает отвращение ко всему. И вот тогда

говоришь себе: «Доколе же, господи!» Что поделаешь! То, что происходит внутри, поневоле

прорывается наружу. Человек несет в душе своей яркое пламя, но никто не хочет погреться

около него: прохожие замечают лишь дымок, уходящий через трубу, и проходят своей дорогой.

Так что же делать? Таить это пламя в душе, терпеливо и в то же время с таким

нетерпением ожидать того часа, когда кто-нибудь придет и сядет около твоего огня? Но захочет

ли пришелец остаться? Пусть тот, кто верит в бога, ожидает этого часа, который рано или

поздно наступит… Пишу тебе, не перечитывая, все, что приходит на ум. Я был бы очень рад,

если бы ты хоть в чем-то увидел во мне не только бездельника.

Видишь ли, бывают просто бездельники и бездельники, являющиеся

противоположностью первым.

Бывают бездельники по лени и слабости характера, по низости натуры; если хочешь,

можешь считать меня одним из них.

Есть и другие бездельники, бездельники поневоле, которые сгорают от жажды

действовать, но ничего не делают, потому что лишены возможности действовать, потому что

они как бы заключены в тюрьму, потому что у них нет того, без чего нельзя трудиться

плодотворно, потому что их довело до этого роковое стечение обстоятельств; такие люди не

всегда знают, на что они способны, но инстинктивно испытывают такое чувство: «И я кое на

что годен, и я имею право на существование! Я знаю, что могу быть совсем другим человеком!

Какую же пользу могу я принести, чему же могу я служить? Во мне есть нечто, но что?»

Это совсем другой род бездельников – если хочешь, можешь считать меня и таким.

Птица в клетке отлично понимает весной, что происходит нечто такое, для чего она

нужна; она отлично чувствует, что надо что-то делать, но не может этого сделать и не

представляет себе, что же именно надо делать. Сначала ей ничего не удается вспомнить, затем у

нее рождаются какие-то смутные представления, она говорит себе: «Другие вьют гнезда,

зачинают птенцов и высиживают яйца», и вот уже она бьется головой о прутья клетки. Но

клетка не поддается, а птица сходит с ума от боли…

Что же все это такое – выдумки, фантазия? Едва ли. И тогда спрашиваешь себя:

«Доколе же, господи? Неужели надолго, навсегда, навеки?»

А знаешь ли ты, что может разрушить тюрьму? Любая глубокая и серьезная

привязанность. Дружба, братство, любовь – вот верховная сила, вот могущественные чары,

отворяющие дверь темницы. Тот, кто этого лишен, мертв. Там же, где есть привязанность,

возрождается жизнь.

134 Кем, 20 августа 1880

Я сделал набросок, изображающий шахтеров-откатчиков и откатчиц, когда они на

рассвете идут в шахту по заснеженной тропинке вдоль живой изгороди: неясные тени,

скользящие в полутьме. На заднем плане, на фоне неба, огромные контуры надшахтных

строений и подъемника.

Посылаю тебе набросок, чтобы ты представлял себе все это, но я понимаю, как мне

необходимо учиться рисовать фигуры у таких мастеров, как Милле, Бретон, Брион или Боутон и

др. Что ты скажешь о наброске? Нравится ли тебе идея?

Если мне не изменяет память, одна из фотографий Бингема с работ Ж. Бретона

изображает собирательниц колосьев. Темные силуэты на фоне неба и красного заката. Вот

такие вещи мне нужно иметь перед глазами. По-моему, тебе будет приятно узнать, что я не

бездельничаю, а делаю что-то стоящее; вот почему я и пишу тебе об этом; к тому же это, может

быть, явится поводом к восстановлению нашей былой сердечности и взаимной привязанности, и

мы вновь станем полезны друг другу. Мне очень бы хотелось выполнить упомянутый рисунок

лучше, чем я это сделал. На моем рисунке в его теперешнем виде высота фигур примерно 10 см.

Парный к нему рисунок изображает шахтеров, расходящихся после работы, но выполнен он

менее удачно; сделать его было очень трудно: тут пришлось столкнуться с эффектом темных

силуэтов, окруженных светом на фоне полосатого закатного неба.

Вышли мне обратно со следующей почтой «Полевые работы», если, конечно, не

возражаешь. Я написал несколько слов господину Терстеху и осведомился, нельзя ли мне

получить на время «Упражнения углем» Барга – этюды обнаженной модели, с которыми ты

знаком.

Не знаю, согласится ли он, я хочу сказать – пришлет он мне их или нет, но не

замолвишь ли ты за меня словечко в случае отказа? Эти «Упражнения углем» были бы мне

исключительно полезны. Быть может, он будет настолько любезен и вышлет мне если уж не

весь курс целиком, то хотя бы несколько листов.

135 Кем, 7 сентября 1880

Я тебе уже говорил, что сделал наброски с десяти листов «Полевых работ» Милле