Ван Гог. Письма

них.
Кончается эта травля, как известно, трагически – сумасшедшим домом и
самоубийством.
Можно ли после этого быть безразличным к драме Винсента-человека и с
академическим спокойствием заниматься, как это делают некоторые западные искусствоведы, в
первую очередь «драмой художника», которая якобы «конечно гораздо существеннее, чем
драма Ван Гога – человека, как бы последняя ни была потрясающа»? Прочтите письма!
Независимо от того, раскрыли ли вы книгу с намерением познакомиться с биографией автора
или с желанием узнать, что думал художник об искусстве и созданных им произведениях, вы
закроете ее с глубокой болью за попранную человечность, за искалеченную и растоптанную
жизнь.
Живописное и графическое наследие Ван Гога рассказывает нам об этой жизни с того
момента, когда он, окончательно осознав в себе живописца, решительно берется за кисть и
карандаш. Это произошло в Боринаже в августе 1880 г. Но действительно ли лишь в тот момент
родился художник? На этот вопрос дают ответ письма Винсента. Они позволяют проследить
скрытый, если так можно выразиться, период становления и развития Винсента-художника,
когда ни он сам, ни его близкие еще не догадывались об этом.
До нас дошел рисунок одиннадцатилетнего Винсента – подарок сына отцу ко дню
рождения, мы знаем и более грамотные рисунки, выполненные будущим художником в 1876 г.,
в Англии, когда он работает воспитателем и мечтает стать проповедником, но эти рисунки еще
не являются фактами творческой биографии Ван Гога. Даже за год до окончательного решения
стать художником, 5 августа 1879 г., Винсент подчеркивает сугубо утилитарный характер своих
рисунков: «Я часто сижу до поздней ночи и рисую, чтобы удержать воспоминания и подкрепить
мысли, невольно возникающие у меня при взгляде на вещи». Винсент даже здесь еще не
осознает себя художником, хотя рисование стало для него уже не только привычкой, но в
какой-то мере и потребностью. И, наконец, через год, в один из самых тяжелых и
беспросветных моментов своей жизни, всеми брошенный и все бросивший, всеми забытый и
забывший всех, даже брата, которому не писал ни строчки девять месяцев, не имея ни денег, ни
хлеба, ни крова над головой, Винсент сказал себе: «Что бы ни было, я еще поднимусь, я опять
возьмусь за карандаш, который бросил в минуту глубокого отчаяния, и снова начну рисовать! С
тех пор, мне кажется, все у меня изменилось: я вновь на верном пути…» В этот момент в
Винсенте окончательно умер проповедник Евангелия, каковым он мнил себя последние годы, и
родился художник.
Что же изменилось? Рисунки Ван Гога не стали лучше – он едва лишь начинал по-
настоящему овладевать графической азбукой, но он открыл, наконец, свое истинное призвание,
поверил в него.
Решение Винсента стать художником не было очередной причудой или необдуманным
поступком, как пытались истолковать родные. Возвращаясь назад, к первым шагам его
самостоятельной жизни, перечитывая его письма 1870-х гг., понимаешь, что все это время, куда
бы ни забросила его неудачливая судьба и беспокойный характер, в нем зрел художник.
Служба в торговой фирме Гупиль и К° – продажа картин и эстампов свела Винсента с
наследственной семейной профессией. На этом поприще уже подвизались три дяди Винсента.
Однако племянник не захотел им следовать – он очень скоро возненавидел эту профессию.
Причины? «У искусства нет худших врагов, чем торговцы картинами… – пишет он. – Они
льстят публике, поощряют ее самые низменные, самые варварские склонности и вкусы». Но
именно в эти годы Винсент впервые приобщился к искусству и навсегда полюбил его.
Искусство открыло ему глаза на прекрасное в природе. «Художники понимают природу, любят
ее и учат нас видеть». Но, с другой стороны, любовь к природе и изучение ее – «это настоящий
способ научиться все больше понимать искусство». Далекие прогулки, которые предпринимает
Винсент в любую погоду, развивают его наблюдательность и остроту взгляда. Но первые
«пейзажи» в его письмах выполнены еще в чисто литературной повествовательной форме.
«Справа – поля молодой зеленой пшеницы, а вдали – город, с его колокольнями, мельницами,
шиферными кровлями, построенными в готическом стиле домами и гаванью, защищенной
двумя уходящими в море дамбами. Он выглядит, как города, которые так часто гравировал
Альбрехт Дюрер». Винсент хотя и соотносит свои впечатления от природы с воспоминаниями о
виденных им произведениях искусства, но сам еще не умеет создать зрительный
художественный образ. Однако уже очень скоро, например в описании зимнего пейзажа
Боринажа в декабре 1878 г., его литературный язык обретает образную яркость и живописность
изобразительного: «Сады, поля и пашни, которые у нас в Брабанте окружены дубовым лесом
или подлеском, а в Голландии – подстриженными ивами, обнесены здесь живыми изгородями,
черными и колючими. Теперь на снежном фоне это производит впечатление шрифта на белой
бумаге, выглядит, как страница Евангелия». Так, незаметно для него самого, в нем зреет
художник.
Между тем, после драмы неразделенной любви к дочери квартирной хозяйки в Лондоне,
Винсент опять, как в ранней юности, в годы воспитания в пасторской семье, начинает проявлять
болезненный интерес к вопросам религии и даже готовит себя в миссионеры. Он упорно не
хочет замечать, что художник все чаще и чаще берет в нем верх. Он садится изучать Библию, а
его взгляд следит за живописной жизнью верфи и доков, за тем, как тополя и бузина гнутся под
неистовым ветром, как дождь колотит по деревянным стапелям и палубе кораблей. И он
отмечает: «…небо было, как на картине Рейсдаля, низко над водой носились чайки»; он пишет
текст будущей проповеди, а его рука непроизвольно набрасывает рисунок.
«Неистовая, доходящая до исступления» любовь к искусству, непроизвольная тяга к
рисованию и пробуждение творческих сил заставили его, наконец, задуматься над своими
поступками, подтолкнули переосмыслить свою жизнь и «попробовать любыми средствами
извлечь из своих страстей пользу».
Это был долгий, трудный и болезненный процесс. Он захватил почти весь период