Федор Раззаков - Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне

19 январяВысоцкий выходит на сцену «Таганки» в двух представлениях: «Павшие и живые» и «Антимиры», 20-го— играет принца датского.

21 январяВысоцкий и Влади отправились на прием к новому министру культуры СССР Петру Демичеву (как мы помним, он сел в это кресло после того, как в конце октябряпредыдущего года покончила с собой прежняя хозяйка Минкульта Екатерина Фурцева). Цель у визитеров была одна: сдвинуть с мертвой точки вопрос о выходе первого диска-гиганта Высоцкого — пластинка должна была выйти еще в предыдущем году (весной 74-гоВысоцкий и Влади напели на «Мелодии» более двух десятков песен для этого «гиганта»).

Демичев принял гостей весьма радушно: усадил за стол и приказал своему секретарю принести чай и сушки (обычное в те времена угощение в начальственных кабинетах). Под этот чаек и прошла беседа, которая длилась около получаса. Говорили, естественно, об искусстве. Высоцкий, как бы между делом, стал сокрушаться о несчастливой судьбе спектакля Театра на Таганке «Живой»: дескать, в бытность министром культуры покойной Фурцевой ему никак не удавалось выйти в свет. Демичев спросил: «А кто играет Кузькина?» — «Золотухин», — ответил Высоцкий. «Это хороший актер», — улыбнулся в ответ министр и пообещал лично посодействовать в выпуске спектакля на сцену (поскольку слово свое он не сдержит, можно сделать вывод, что ответ министра был продиктован лишь его желанием заболтать проблему). Впрочем, лукавили тогда обе стороны. Например, со стороны Высоцкого лукавство заключалось в том, что он в те дни активно выступал с концертами, где пел песню «Старый дом» («Что за дом притих…»), где Россия-матушка (как в советском варианте, так и в дореволюционном) изображалась в весьма неприглядном виде. Для представителя «русской партии», к которой принадлежал Демичев, подобный взгляд был неприемлем. А то, что Демичев слышал эту песню, сомневаться не приходилось: он внимательнейшим образом следил за творчеством Высоцкого.

Известен случай, который произойдет чуть позже, когда диск-гигант выйдет у певца во Франции. Принимая Высоцкого у себя, Демичев спросит: «Что же вы не привезли мне из Франции ваш диск?» Певец ответит: «А что вам стоит выпустить его здесь?» На что министр откроет сейф и продемонстрирует… ту самую французскую пластинку Высоцкого. Кое-кто из высоцковедов на этом примере делает вывод о двуличии министра: дескать, с одной стороны, он запрещает Высоцкого, а с другой — собирает его пластинки. Хотя дело может быть в другом: диски певца Демичев собирал чисто из служебных надобностей — чтобы быть в курсе того, о чемпоет Высоцкий.

Возвращаясь к теме лукавства со стороны нашего героя, заметим: он сочинял злые песни про советскую власть и в то же время приходил к представителям этой власти с просьбами помочь ему легализовать свое творчество. Пусть даже ту его часть, где не было прямой антисоветчины. Однако власть вела себя соответственно — лукавила с неменьшей силой: обещала помочь, но слово свое не держала. Либо держала его лишь наполовину, выполняя только ту часть уговора, которая была выгодна ей. Короче, это были типичные лукавые игры двух сил, которые друг друга на дух не переносили, но вынуждены были жить вместе и сохранять видимость цивилизованных отношений. Вот и с диском-гигантом выйдет та же история: вместо пластинки с 12–13 песнями выйдет только очередной миньон из 4 произведений. Впрочем, об этом рассказ впереди.

Окрыленные обещаниями Демичева как по поводу спектакля, так и по поводу диска (министр и здесь пообещал свою помощь), Высоцкий и Влади со спокойной душой отправились домой, чтобы через несколько дней выехать в Париж. Но прежде Высоцкий слетал в Ленинград, на съемки «Единственной». Причем этот приезд был авральный — он не планировался, но киношникам надо было доснять несколько сцен в павильонной декорации, в которых должен был принять участие и наш герой. Вот как об этом вспоминает режиссер-постановщик И. Хейфиц:

«У Володи оказался единственный свободный от спектакля и репетиции день перед отъездом за рубеж. На этот день и была назначена важная съемка. С трудом освободили всех партнеров, кого на всю смену, кого — на несколько часов. Как назло, вечерний спектакль в Москве заканчивался поздно, и на „Красную стрелу“ Володя не успевал. Договорились, что он прилетит в день съемки утренним самолетом. Нетрудно представить себе нервное напряжение съемочной группы. Если эта съемка по каким-либо причинам сорвется — собрать всех участников не удастся раньше чем через месяц. А это уже ЧП!

По закону бутерброда, падающего всегда маслом вниз, в то злополучное утро поднялась метель. Ленинград самолетов не принимал, аэропорт слабо обнадеживал, обещая улучшение обстановки во второй половине дня. При максимальном напряжении снять сцену за полдня удастся.

Все сидели в павильоне с «опрокинутыми» лицами, проклиная погоду и не находя выхода. И вдруг (это вечное спасительное «вдруг») вваливается Володя, на ходу надевая игровой костюм, а за ним бегут костюмеры, гример, реквизитор с термосом горячего кофе.

— Володя, дорогой, милый! Каким чудом? Администрация аэропорта звонит — надежды нет!

— А я ребят военных попросил. Они и в такую погоду летают. К счастью, оказия была. За сорок минут примчали!..»

24 январяВысоцкий и Влади выехали на своем автомобиле «БМВ» из Москвы, направляясь в сторону западной границы. В дороге Высоцкий встретил свое 37-летие. Дату для него этапную, не зря ведь в одном из своих произведений он написал о ней следующим образом:

Между тем первые дни путешествия принесли с собой сплошные разочарования. Началось все на подъезде к Бресту, где «БМВ» внезапно заглох. С горем пополам супруги доехали-таки до города, надеясь, что тамошние мастера помогут устранить неиправность. Но там таких специалистов не оказалось. Не нашлось их и в Польше, куда звездная чета приехала 25 января. Вечером того же дня Высоцкий и Влади побывали на спектакле Анджея Вайды «Дело Дантона». После представления Вайда пригласил супругов к себе домой, где Высоцкий дал небольшой концерт (там же были Даниэль Ольбрыхский и его жена Моника). А утром следующего дня звездная чета отправилась дальше — в Западный Берлин. Именно там автомобилю Высоцкого была наконец предоставлена надлежащая помощь.

О своих впечатлениях в Западном Берлине Высоцкий писал в дневнике следующее: «Никто не бьет стекла и не ворует. Центральная улица — Курфюрстенштрассе (правильно — Курфюрстендамм. — Ф. Р. ) — вся в неоне, кабаках, автомобилях. Вдруг ощутил себя зажатым, говорил тихо, ступал неуверенно, то есть пожух совсем. Стеснялся говорить по-русски — это чувство гадкое, лучше, я думаю, быть в положении оккупационного солдата, чем туристом одной из победивших стран в гостях у побежденной. Даже Марине сказал, ей моя зажатость передалась. Бодрился я, ругался, угрожал устроить Сталинград, кричал (но для своих) «суки-немцы» и так далее. Однако я их стесняюсь, что ли? Словом — не по себе, неловко и досадно…»