Сказки темного леса

— Хорошо, уважаемые, — кивал я, делая у себя в журнале специальную пометку: “маршрутов на Вырицу на сегодня нет”.

Это было оправданной мерой, так как вечером в штабе появлялись те же самые люди (все еще трезвые, чего мы были просто не в силах понять), чтобы сообщить:

— По направлению на Вырицу все чисто!

— Спасибо, уважаемые, — отвечал я, при этом помечая в уме, что теперь на всем протяжении от Питера до Вырицы нет ни одного нелегального елочного базара. Только полные сломанных елок покосившиеся клетки, до смерти перепуганные хачики и трясущиеся от ужаса цыгане. “Протоколов” об этом нам, разумеется, не перепадало, но это было и не нужно — здесь соблюдался дух, а вовсе не буква закона.

Представители ОПОРГ№ 2 занимали принципиально иную позицию. Товарищ Гребнев выделил для обеспечения безопасности штабов и оперативной работы около двух десятков своих бойцов, позволив нам высвободить значимую часть собственных инспекторов для участия в так называемых “мобильных группах”. Кадрам Гребнева следует отдать должное: это были исполнительные, дисциплинированные, малопьющие и чуждые употреблению наркотиков люди. Увидав, что руководство кампании в нашем лице синячит, как проклятое, приданные нам бойцы даже глазом не повели. “Раз пьете, значит, вам можно!” — констатировали они, и больше мы к этому вопросу не возвращались. Работали эти парни четко и слаженно, словно хорошо отрегулированные часы. Всего один раз из-за людей Гребнева возникли проблемы, когда им вдруг приспичило устроить “инициативную акцию”. Вышло это так.

— Мы хорошо работаем? — обратился ко мне один из ихних бойцов. — Вы нами довольны?

— Нет слов! — ответил я. — А почему вы спрашиваете?

— Нам положено раз в неделю устраивать самостоятельные акции, — был мне ответ. — Мы наметили на сегодня одну, а вы должны будете подписать рапорт о ее проведении. Это возможно? Такой подход меня нисколько не удивил. Правила в Гребневской конторе были самые строгие, так что нашим старшим инспекторам изредка приходилось подписывать для бойцов их внутреннюю отчетность. Чтобы руководство видело, как работают кадры, приписанные к нашим штабам.

— За два часа уложитесь? — разрешил я. — А то потом у меня пересменок. Если не успеете, подписывать буду не я, а мой сменщик. Идет?

В качестве самостоятельной акции люди Гребнева затеяли вот что. Неподалеку от Витебского вокзала расположен шикарный елочный базар, где торговал елками какой-то сумрачный хачик. Ворвавшись на территорию базара, бойцы Гребнева надавали хачику оплеух, собрали все елки и в спешном порядке доставили их в штаб. Лепет хачика про “документы в порядке” и про какие-то там “проблемы” они даже слушать не стали. Как оказалось впоследствии — зря. Проблемы действительно были, причем не абы какие, а самые настоящие ПРОБЛЕМЫ. К счастью, не у меня. Подписав рапорт об успешном проведении акции, я сдал пост Кримсону, выпил водки и отправился спать. Не ведая, что через пару часов после моего ухода к зданию вокзала подъедет автоколонна из четырех охуительных иномарок. В них сидели вполне себе взрослые мужики (хотя в данном случае уместнее было бы сказать “пацаны”). С виду — бывшие спортсмены, причем в таких шмотках, которых мы даже в магазинах не видели. Двое из них тут же прошли в помещение штаба и на удивление вежливо поинтересовались: что тут такое и кто в этом заведении главный?

Бывшие в штабе дружинники без всякой задней мысли указали на Кримсона, так что пришлось ему идти на улицу и разруливать возникший вопрос. У приехавших людей было всего два вопроса: “Кто вы такие?” и “Вы что, совсем охуели?”. Оказалось, что разграбленный базар был чуть ли не единственным в городе, где все документы были в абсолютно полном порядке. Кроме того, он частично или полностью (тут мы не совсем поняли, а переспрашивать было неудобно) принадлежал этим уважаемым людям. Вот что сам Кримсон рассказывал впоследствии об этом разговоре:

— Выхожу на улицу и вижу — мне пиздец. Непонятно — то ли говорить будут, то ли прямо на месте голову отрежут. Сука, думаю — ну зачем я сегодня вышел на смену? А самое досадное, что те елки, о которых шла речь, были уже проданы мною на другой елочный базар. Ну и как тут прикажете быть? Собравшись с духом, на поставленные вопросы Кримсон ответил так:

— Мы — природоохранная инспекция, действующая исключительно в рамках приказа губернатора СПб. О произошедшем с вашим базаром мы сожалеем, но вина тут вовсе не наша. Там работала молодежь (вон те вон лысые, в камуфляжных куртках), у них национальное самосознание идет прежде всего. А на базаре стояла чурка тупая, которая даже насчет документов не может нормально объяснить. А уж тем более насчет вас! Как нам его понять, если он по-русски нормально не говорит?

— А елки где? — спросил у Кримсона один из его собеседников.

— Часть отправили для передачи в детские дома, часть ментам ушла, часть сами продали, — более-менее честно ответил Кримсон. — Короче, нету их. Если хотите, мы можем еще изъять и отдать вам.

После этих его слов люди у машин чуточку посовещались между собой, а потом один из них заявил:

— Молодежи вашей вмените про вежливость. Чтобы они не слишком охуевали! Базары наши находятся по таким-то адресам, хорошо это запомни и своим расскажи. Чтобы таких косяков больше не было. Все, свободен!

— А елки? — спросил Кримсон.

— На хуй мне елки? — был ему ответ. — Пусть хачик сам парится, где их взять. Мне такие гроши без интереса!

Хочу сразу отметить, что подобным образом думали далеко не все. Многим нашим товарищам суммы, проявляющиеся в результате оборота незаконно добытой лесопродукции, вовсе не казались грошами. Иномарку на них, конечно, не купишь, но тогда нам столько было и не надо. Так что среди ветров, что наполняли собой черные паруса нашей природоохранной организации, неожиданно задул еще один. Неукротимый ветер, о котором сложено немало песен:

Этот ветер наполнил сердца подобно жаркому урагану, в одночасье круто изменив курс нашего корабля. Он неразрывно слился с остальными ветрами, о которых как раз пришло время рассказать. Поведать о могущественных силах, которые формировали наш мир и до настоящего момента были практически полностью скрыты от пытливого взора читателя. Если говорить образно, наше братство напоминает корабль, дерзко вышедший в море под своим собственным флагом. И команда на нем подобралась далеко не сразу. Кто-то взошел на борт раньше, кто-то позже — нынче это уже не имеет особенного значения. Кто-то ходил до этого под другими парусами, а кое-кто даже принес свои знамена с собой [233]. Но посторонние люди склонны видеть над нашим кораблем только один флаг — черный, как ночь, с тремя белыми поганками в центре.