Екатерина Вильмонт - Дети галактики или Чепуха на постном масле

Однако после «Уроков Армении» Андрея Битова, писать об этой стране не решаюсь. А бедняжка Аревик умерла совсем рано… Это было удивительно чистое и доброе существо. Она иногда приезжала в Москву к Наташе. Как-то она спросила у Юры Гальперина, Наташиного мужа, астрофизика с мировым именем:

– Юра, а если взять маленькую мышку и очень хорошо кормить, она быстро вырастет в большого медведя?

Юра крайне удивился:

– Мышка не может вырасти в медведя, как ее ни корми!

– Почему? – в свою очередь удивилась Аревик.

– Да потому что мышка это мышка, а медведь…

Недоразумение разрешила Наташа.

– Юра, Аревик имеет в виду маленького мишку!

Еще в Ереване мы с Наташей решили, что надо купить что-то в дом и отправились вдвоем на базар. Обожаю восточные базары! Эти запахи, это изобилие и красота неизменно волнуют и восхищают! Мы накупили сыру, винограду, персиков немыслимой красы. Однако потом нам объяснили, что, покупая персики, обращать внимание надо не на вид, а на запах. Они могут быть совсем невзрачными, но аромат должен сводить с ума! И теперь я всегда покупаю персики, предварительно понюхав!

И еще мы болели! То есть были болельщиками! Наша семья помешалась на хоккее. Это была эпоха его расцвета. Какие имена: Старшинов, братья Майоровы, Зимин, потом уже Якушев, Шадрин… Это только «Спартак», а был еще и Харламов, и Фирсов, и Рагулин, и Мальцев! Разумеется, мы и наши друзья болели за «Спартак»! Сперва болели по телевизору. Потом мы с Галей Филимоновой решили сходить на стадион, во Дворец спорта. Боже, как мне это понравилось! Стук шайбы о борт, визг режущих лед коньков, крики зрителей, крики игроков, фантастически красивое и напряженное зрелище! А как кипели страсти, каким волнением наполнялась душа, когда диктор объявлял: «С подачи Бориса Майорова, номер девятый, шайбу забросил Вячеслав Старшинов, номер восьмой!». И рев спартаковских болельщиков! Я решила, что должна приобщить маму к этому великолепию, она оценит! И она оценила! Мама в своем далеко не юном возрасте просто сошла с ума! Натура страстная, она беззаветно полюбила хоккей и «Спартак». Мы с нею знали всех игроков и в лицо, и по номерам. Доходило до смешного – когда мы переехали с Ломоносовского на Самотеку и у нас, естественно, поменялся номер телефона, мама все никак не могла его запомнить. Я в шутку предложила: «Давай я тебе его запишу по номерам спартаковцев?». «Валяй», – ответила мама. Номер телефона звучал так: «Мигунько, Старшинов, Макаров и т.д.». И что бы вы думали? Мама запомнила номер. А когда в семьдесят втором году состоялась серия советско-канадских матчей, и мы наблюдали эти бои по телевизору, папа иногда в порыве отчаяния убегал на бульвар… Короче страсти кипели нешуточные… Однажды диссидентствующие дамы из круга маминой подруги Татьяны Аркадьевны укорили маму за ее увлечение, как они выражались, «недостойное интеллигентных людей», мама пожала плечами и ответила: «Должна же я чем-то гордиться в своей стране!».

Думаю, в те годы спортивные достижения для многих были такой патриотической отдушиной. Кто только тогда ни увлекался хоккеем! Помню, у нас была чудесная портниха Елена Григорьевна, милейшая дама, учившаяся когда-то с папой в одной гимназии, уже после революции, тоже увлеклась не на шутку хоккеем, но она болела за ЦСКА!

– Как вы можете болеть за конюшню? – возмущалась мама.

– А мне нравится Петров! – отвечала Елена Григорьевна.

И что на это возразишь?

Кстати, благодаря Елене Григорьевне, мы с мамой могли быть прилично одеты. Она шила нам и платья, и пальто.

Как-то я пришла на примерку в новом, с трудом до бытом лифчике.

– Что это за козьи сиськи? – возмутилась Елена Григорьевна. – Что ли теперь вытачки менять, куда это годится?

Одна моя приятельница умолила меня познакомить ее с Еленой Григорьевной. Я познакомила. Приятельница ей поначалу понравилась, но потом Елена Григорьевна, иронически поднимая бровь, рассказала, что та при– несла ей чьи-то готовые заграничные вещи, требуя, чтобы Елена Григорьевна слепо их скопировала, вплоть до каждого шовчика. «Я ей говорю: так нельзя, это узко, тут надо припустить, а тут наоборот убавить, а она уперлась… Одну вещь я так и быть ей сошью, но больше не буду. Она ничего не понимает, и к тому же явно мне не доверяет. Я так не привыкла!». Шить у хорошей портнихи тоже надо уметь… В последние годы ее жизни я привела к ней Ольгу Писаржевскую и Елена Григорьевна сшила ей несколько потрясающих платьев. Я очень любила Елену Григорьевну. Она в моей жизни играла важную роль и тоже меня любила. «Вечно ты что-нибудь выдумаешь», – ворчала она. Я как-то купила в магазине «Русский лен» ярко-синюю ткань на летнее платье. В журнале мы нашли красивый фасон – длинная косая молния, две молнии на карманах и одна спускалась с плеча. Но эти молнии еще надо было купить. В журнале все они были белые. Но мне удалось купить только длинную белую и одну короткую А что делать с другими? Искать по всему городу? Легко сказать! И я купила одну красную и одну желтую.

– С ума сошла? – напустилась на меня Елена Григорьевна.

– Да нет, красиво получится, посмотрите! – убеждала я ее.

Она приложила молнии к ткани, повертела их так и сяк. «Вечно ты что-то выдумаешь! А вообще-то правда здорово!».

Платье получилось эффектнейшее.

Мама шила у Елены Григорьевны еще до войны, и они со смехом вспоминали, как хотели чем-то отделать мамино нарядное шерстяное платье! И отделали! Чем бы вы думали? Кружевами со старых заграничных панталон! Впрочем, во времена моей юности с отделкой было не многим лучше. Для одного из маминых платьев понадобилась вставка, ее сделали из оборок моей шикарной нейлоновой нижней юбки. Вот уж поистине – голь на выдумки хитра!

Чуть выше я упомянула о дефиците свободы слова… Не могу не рассказать здесь несколько забавных эпизодов, связанных с запрещенной литературой.

Один переводчик взялся вместе с мамой переводить толстый австрийский роман «Волчья шкура». В день, когда он должен был сдавать в издательство свою часть, он признался, что ничего практически не сделал. Скандал был грандиозный, и его часть поделили между мамой и мной. В работе над «Волчьей шкурой», все, наконец, убедились, что я перевожу сама, а не мама за меня, как многие думали. Редактор, Инна Николаевна Бобковская раз в два дня приезжала к нам и забирала мамин кусок и мой, сделанный от руки. Работа была сумасшедшая, мы с мамой сидели каждая в своем углу и с утра до ночи переводили. В какой-то момент мама взмолилась: «Инна Николаевна, дайте хоть денек передышки, помыться толком некогда!». На что Инна Николаевна испуганно закричала: «Девочки, умоляю, не мойтесь!».