Оттокар Чернин - В дни мировой войны. Мемуары министра иностранных дел Австро-Венгрии

Известный светский лоск был столь же необходим дипломату старого режима, как хорошее домашнее воспитание и знание иностранных языков. Пока в Европе существуют дворы, придворная жизнь будет всегда центром светской жизни, и дипломаты должны иметь доступ в этот круг. Молодой человек, не знающий, нужно ли есть с ножа или с вилки, не сумеет завоевать себе места; поэтому подготовительная школа, через которую он прошел, дело далеко не безразличное. Следовательно, предпочтение отдавалось не аристократам, а состоятельным и европейски воспитанным молодым людям.

Как уже было сказано, обязанности дипломата отнюдь не исчерпываются его присутствием на званых обедах и вечерах высшего общества; но оно все же непременно требуется от него, потому что там он и узнает много такого, что иначе осталось бы ему неизвестным. Но наряду с этим дипломат должен также пускать корни и в другом направлении. Он должен находиться в постоянном контакте со всеми кругами населения, из которых он может извлечь информацию. Личная ловкость и старательность, конечно, всегда будут играть при этом серьезную роль. Чрезвычайно существен также вопрос о материальных средствах, предоставляемых правительством своим иностранным представительствам.

На Востоке встречаются – не знаю, правильно ли будет сказать: в противоположность Западу – люди, неравнодушные к соблазну денег. Средства, находящиеся в распоряжении посланника или посла, разумеется, имеют большое значение для его деятельности. Например, в Румынии Россия подготовила такую почву уже задолго до войны. Она изначально не жалела миллионов для того, чтобы создать настроение в свою пользу. Большинство газет было закреплено за русскими; многие лица, игравшие выдающиеся роли в политической жизни страны, были связаны с русскими интересами, в то время как Германия и Австро-Венгрия совершенно пренебрегали этими подготовительными работами. Оттого-то Россия и имела с самого начала войны громадное преимущество перед Центральными державами, – преимущество, которое впоследствии стало труднее отбить, что с первого же дня войны Россия еще шире раскрыла свои золотые шлюзы, и Румыния была затоплена рублями.

Такой недостаток предприимчивости является, с одной стороны, новым доказательством того, что Центральные державы не считались с необходимостью подготовить почву для войны, а с другой – отчасти оправдывает мнимую вялость некоторых из ее представителей. Мой предшественник в Бухаресте, Карл Фюрстенберг, оценивал общее положение вполне правильно и ввиду этого указывал потребность в большом денежном фонде, но ему ответили из Вены, что больше денег нет, и просьба была отклонена. После начала войны министерство уже больше не скупилось, но во многих отношениях оно опоздало.

До сих пор не установлено, расценивала ли официальная Россия убийство эрцгерцога как толчок к началу войны уже за четыре недели до этих событий. Я не берусь этого утверждать, но несомненно, что Россия готовилась к войне, полагая, что она неминуема в ближайшем будущем, и что она стремилась заручиться поддержкой Румынии. Когда за месяц до сараевской трагедии царь находился в Констанце, его министр иностранных дел Сазонов побывал также и в Бухаресте. Оттуда он вместе с Братиану проехал в Семиградию. Я узнал об этой поездке, которую при данных условиях никак нельзя было назвать тактичной, уже когда она была закончена, но согласен с Берхтольдом, выразившим мне тогда удивление по поводу образа действия обоих министров.

В 1914 году мне случайно пришлось услышать разговор двух русских. Они сидели в ресторане гостиницы «Капеа» – месте, ставшем потом знаменитым как центр антиавстрийской пропаганды, – за отдельным столиком и говорили по-французски совсем громко и бесцеремонно. Они, очевидно, бывали в русском посольстве и обсуждали предстоящее пребывание царя в Констанце. Как я потом узнал, это были два офицера в штатском. Оба они высказывались в таком духе, что императору Францу-Иосифу уже недолго жить и что его смерть должна послужить России сигналом для объявления войны.

Это были, очевидно, представители «лояльного» направления, желавшего объявить нам войну без предварительного убийства, – и я охотно готов признать, что большинство воинствующего Петербурга принадлежало именно к этому направлению.

Мое назначение министром иностранных дел многими было истолковано в смысле исполнения императором Карлом политического завещания его дяди Франца-Фердинанда. Хотя эрцгерцог Франц-Фердинанд действительно имел намерение назначить меня своим министром иностранных дел, мое назначение при императоре Карле не имело ничего общего с этим планом. Инициатива императора Карла исходила прежде всего от его сильного желания расстаться с графом Бурианом и от недостатка в выборе кандидатов, которые казались бы императору приемлемыми. «Красная книга», опубликованная графом Бурианом после начала войны с Румынией, вероятно, обратила на меня внимание императора.

Еще будучи эрцгерцогом, император Карл был в течение многих лет моим ближайшим соседом в Чехии – он жил в Брандейсе-на-Эльбе, но нам никогда не приходилось сблизиться. За все эти годы он был у меня всего раз или два, и эти визиты не имели никакого политического значения. Лишь в первый год войны, когда по возвращении из Румынии я находился в главной военной квартире в Течене, эрцгерцог Карл пригласил меня вернуться вместе с ним. Дорога продолжалась несколько часов, большинство которых было посвящено беседам о политике, но разговор шел не столько об общей политике, сколько о Румынии и балканских вопросах. Во всяком случае, я вовсе не принадлежал к тем, кто пользовался доверием эрцгерцога, и мое назначение министром было для меня полной неожиданностью.

Моя первая аудиенция началась с длинного разговора о Румынии и с вопроса о том, можно ли было избежать войны с Бухарестом.

Император находился тогда под впечатлением нашего первого предложения мира, так резко отклоненного Антантой. Ответ ее также сильно подействовал на настроение германской главной квартиры в Плессе, куда я прибыл несколько дней спустя. Гинденбург и Людендорф, которые, по-видимому, с самого начала были против этой попытки, заявили мне, что только решительная победа даст нам возможность закончить войну, а император Вильгельм сказал, что он «протянул руку с предложением мира, а Антанта ответила ему пощечиной».