Ариадна Эфрон - Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Милая Анечка, Ваше письмо пришло вчера, и слава Богу, т. к. очень тревожно было за папу и за всех вас. Рада узнать, что все помаленьку улучшается и что Вам удается даже временами нырять в Иерусалим (выглядит так, будто пишу Вам в Израиль!!!) — уже это доказывает, что дела, тьфу-тьфу не сглазить, идут на лад. Правда, не уверена, что Ваши планы насчет того, чтобы родители пожили у Вас, как на даче, придутся им по вкусу и послужат во благо, мама, вероятно, больше напрягается в несвойственной обстановке, чем отдыхает… Да и хозяйничать все равно приходится. Им бы путевку куда-нибудь в Подмосковье, где — на всем готовом, а от людей всегда можно отъединиться, но это, конечно, пожелания в пользу бедных.

Насчет Бати Вы или не дослышали, или я не была достаточно внятна, но он говорил в основном о мнении кадровых (ископаемых) военных о ряде неправдоподобий разговорных (речевых) и ситуационных (поведение людей определенного круга в определенных обстоятельствах). На их взгляд это снижает художественность произведения. Самому Бате не очень понравилось, но ведь это дело вкуса — так мне «не понравился» доктор — «ну и что?». Что до первой — по времени — вещи, то слова об озлобленности относились именно к ней — но тут не следует забывать о батиной профессии — терпения и любви и подставления ланит под удары. «Общее» же мнение там — политиканствующих — что сам материал относится к временам прошедшим, их интересуют сегодняшние нелады, как их оружие на завтрашний день. Политика, политика и еще она же без конца и края.

Начала помалу кропать переводы — без малейшего аппетита, но он приходит, говорят, с едой — авось разаппетичусь и все пойдет, как по маргарину.

Из «Звезды» была весточка, от заведующей редакцией, что ввиду перегруженности редакционного портфеля историко-мемуарными материалами, моя рукопись передвигается во второй или третий № журнала, на «будущий» год. Это не удивительно — такова участь МЦ — всегда быть отодвинутой и передвинутой. В общем — поживем, увидим. Дело за малым, за «пожить»!

Погода стоит самая пестрая — не соскучишься!

Татьяны не съехались и не собираются — у Татьяны Леонидовны ремонт квартиры + творческие командировка, у Татьяны Владимировны — дела мужа и детей, задерживающие ее в Москве. Но обе наезжают иногда на день-два-три. Тут послеинфарктные скрипачи — хорошо устроенные с квартирой и питанием. На нашу горку громоздиться не могут, оберегая сердца, иногда звонят по телефону. Тут Цветаевы в перемежающемся составе; баба Женя постарела (78), но все еще молодцом и подвижна. Таню Л. перевели в «тихое» отделение, вероятно, скоро выпишут. Тут Ольга Николаевна постоянно (тяжело) больная, но железно-терпеливая и приветливая.

О Тарусе я «скучаю» не меньше Вашего, т. к. с участка не выхожу — добираюсь лишь до ларька и колонки, ноги ограничивают во всем; а сейчас, должно быть, хорошо в лесах и на лугах, и на реке — несмотря на то, что все близлежащее вытоптано домотдыховцами и иже с ними…

Целую Вас и родителей, пусть всё будет хорошо!

Милая Анечка, и я пишу Вам наспех и несколько через пень-колоду, как и Вы мне — уже не ожидая «милостей от природы» [1259], т. е. элементарно-свободного времени: его нет и уже, очевидно, никогда не будет на этой грешной земле! Я очень, очень рада была, тысячу раз тьфу-тьфу не сглазить, получить Вашу обнадеживающую (насчет папы!) весточку. Дай ему Бог здоровья, и его докторам тоже! То, что кардиограммы того-сего не показывают, мало, что значит, ибо у нас далеко не все медики умеют их «читать»; возможно, что в папином возрасте заживление проходит медленнее, чем у более молодых; главное же то, что папа выбирается на свет Божий, самостоятельно сидит на лавочке и «читает газету», что ему разрешено уже выходить и двигаться в разумных пределах… Теперь, авось, все пойдет на улучшение! Жаль, что лета у Вас нет — в смысле отдыха и передыха; во всех прочих смыслах его нет вообще, ибо за отсутствием весны воспоследовало отсутствие лета; по утрам у нас — тяжелые, влажные туманы, осенние паутины цепляются за лицо. Днем — ливни (бурные) сменяются дождями (мелкими), последние — истерическими просветами ненадежной синевы, и опять всё сначала. Ока, говорят, коричневого цвета и весьма для своих утлых здешних возможностей полноводна. Дороги вконец испорчены непогодой. В лесу была один раз — благодаря шальному наезду отсутствующих Бондаренков (?) — очень сыро, высоченная трава, грибов категорически нет — попадаются кнопочки лисичек, но ничего более благородного. Есть земляника — утопает в воде, поэтому и сама водяниста и не душиста; продают 60 коп. стакан, не по-нынешнему моему карману. Впрочем, есть у нас грядка клубники, так что вкус ягод не забыт! На днях навестила нас Викуля с семейством, дочка прехорошенькая на удивление, развитая, разбитная, балованная. Родители повзрослели душевно (не говоря уж о календарном повзрослении!) и показались мне куда приемлемее, чем раньше. Миша седой и гривастый, как классик марксизма, Вика тоже не помолодела; годы идут, жизнь не устроена, но — духа не угашают [1260], по-видимому, любят друг друга — и то хлеб; мама нынче в последний момент отказалась ехать на лето в Боровск, осталась совсем одна и совсем беспомощная, Вика и Миша должны теперь ездить в Москву, каждый — раз в неделю, чтобы как-то помогать ей и т. д. и т. п., а это — не ближний край, т. к. дорога путаная, с пересадками… В общем, у всякого свои заботы и невзгоды, но все нестрашно, пока все живы. Очень «переживаю» за Володю Сосинского — они с Адей были действительно каким-то единым организмом; только недавно переехали в лучшую новую квартиру и могли спокойно «пожить для себя» — не только для детей и внуков… От чего же она умерла? Ведь не от астмы же? Ничего не знаю. Боюсь, что на похоронах мало кто был, и это очень огорчительно для Володи. А чем он (отчасти) утешится и благодаря чему переживет первое, самое тяжелое время — догадываюсь, да и Вы, вероятно…

Целую Вас, сердечный привет родителям, пишите, когда будет охота!

< Приписка сверху, на первом листе :> Рада, что познакомились с Моной Лизой [1261]хотя бы и таким беглым манером! Молодец Лева! [1262]

Милая Анечка, я всячески и распровсячески за то, чтобы Вы стали членом Литфонда, и не менее распровсячески против своей рекомендации Вам; для этой «гарнизации» и ее правления я абсолютно пустой звук, никто меня там не знает, как и я — никого. А крестные отцы или матери — непременно должны «являться авторитетом», добрыми феями со звучными именами и «общественным лицом». И Орла в крестные не советую — он, как всегда, от всех и вся слишком далек, когда речь идет не о нем самом. Я бы советовала бы того же Антоколя, которого знают все и вся и который порекомендует Вас с истинным удовольствием, и, скажем, Данина [1263], который тоже обязательно (т. е. как человек обязательный) сделает это с не меньшим удовольствием. У него хорошее авторское имя, безупречная авторская и человеческая репутация, чего еще? Конечно, сгодилась бы и Алигерша, тоже «обязательная» в такого рода вещах; ну, на худой конец, и Лидия Григорьевна Бать, которую каждый в Литфонде знает как общественницу, хотя «автор» она нулевой, но это именно на худой конец, т. к. она совсем старушечка и ей трудно будет собраться, начертать эти несколько строк. Ну, подумать, и еще найдутся стоящие кандидатуры. Тут еще важно, чтобы «крестные» названивали по телефону данному иксу или игреку литфондовскому, торопили бы события, ибо Литфонд всё на свете любит откладывать в долгий ящик, мы-то с Вами это отлично знаем. Если хотите, если Вам по каким-либо соображениям неловко, неудобно обращаться к «поручителям» самой, я могу написать о Вас и об этой просьбишке и Павлу Григорьевичу, и Даниилу Семеновичу, хотя, мне кажется, просто Ваш собственный звонок по телефону или письмецо по почте только ускорят дело. Не забудьте (в этом случае) сказать или написать, что Вы уже, с такого-то года член творческого союза (журналистов), одно это, думается мне, дает Вам автоматическое право на литфондство.