Ариадна Эфрон - Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Сегодня получила письмо из Медона, от Муриной крестной [379], которую просила связаться с героем обеих поэм и узнать насчет поэмы с посвящением [380](это была поэма Горы или Конца?), обнаруженной Вами у милых Сосинских. Она пишет: «Говорила по телефону с Константином Болеславовичем [381]. Он очень волновался, т. к. рукопись, о которой ты пишешь, была вложена в конверт со всякими другими вещами. Как это печально, что Сосинский вытянул из конверта… Константин Болеславович придет ко мне, чтобы поговорить и узнать всё о тебе…» — Как Вы думаете, Аня, как умнее теперь поступить? Ведь это фактически — кража со взломом, обыкновенная уголовная, если даже оставить в стороне моральную сторону, ибо рукопись денег стоит , так же как неизданная фотография, которую он вытащил, переснял и пустил в оборот. Пораскиньте мозгами. Надо обязательно дать ему по рукам, но прежде взять на учет и переснять его архив… так же как и те «конверты» (из того же конверта), которыми он хвастался перед Вами. Дурень думает, что и Вы, и Роза были у него без моего ведома… Пока что напишу Константину Болеславовичу (через крестную, т. к. моего письма по его адресу он, по-моему, не получил) и постараюсь выяснить точнее, что было в конверте. Он, конечно, ничего не считал (писем) — наивный человек! Так или иначе, Сосинского важно не напугать прежде времени, ему недолго и уничтожить , он ведь дурак [382].

Получила из Мексики и адрес Слонима [383]— напишу ему. «Избранное», кстати, продается и в Париже, и в Нью-Йорке. — Слышала от тетки [384], а та от Журавлева (чтеца) [385], а тот от семейства, что якобы сыны [386]Бориса Леонидовича получили разрешение на академическое издание сочинений Бориса Леонидовича. Если так, то хорошо вообще, а в частности, может быть, облегчит участь и Ольги Всеволодовны с Иркой [387], все же дело у них не столько «денежное», сколько иное.

Возвращаюсь к Сосинским: передавая мне тот конверт, Володя сказал мне прочувственно, что Константин Болеславович старый человек, стоял перед дилеммой: любыми путями передать сохраненное им дочери , или если не удастся, сжечь , чтобы не попало в чужие руки. Чтобы я непременно написала Константину Болеславовичу, что «всё получила», а то он очень волновался…

Чем было вызвано решение Николая Давидовича выйти из комиссии? [388]О первоначальном составе я узнала от Жени Ласкиной [389], которой тотчас же написала о своем отношении ко всему этому. Женя посоветовалась с юристом Келлерманом (я ее, конечно, не уполномачивала!), а Келлерман, встретив в Союзе радостного Оттена, сказал ему, что всё хорошо, но «дочь против Вашего участия в комиссии ». Николай Давидович тут же оценил возможные последствия моего «супротивленного» отношения и подал в отставку сам ; что тут же было подкреплено Ильиным, Казакевичем, Орлом, Твардовским и еще кем-то. Во всяком случае, Воронков сказал мне очень вскользь, что «еще был ошибочно включен такой-то, но его кандидатура отпала».

Кстати, во время нашего объяснения, о котором при встрече Николай Давидович сказал мне, что уже целый год хлопотал о наследстве Цветаевой вместе с Иваковым (?) [390]перед Ильиным (?), который им сказал, что до Цветаевой Московскому отделению СП дела нет, т. к. она не была членом С. П.

Очень прошу о Сосинском пока никому ничего не говорите, чтоб он не прослышал прежде времени. Это ведь скоро делается — прослышивается! Его надо будет взять в оборот умно, внезапно и безошибочно.

Кстати, Оттен поступил бы с содержимым конверта так же, как Володя, если не хуже…

Обнимаю Вас. Пишите! Будьте здоровы! Когда и куда и насколько собираетесь ехать?

Милый Рыжий, спасибо за всё, чего и не перечислить, а сверх неперечислимого сегодня прибыл и томик Рабле [391]— чудо! Рада за Любимова и за читателей. «Старый» Новый год начинается хорошо… Дай Бог!

Относительно Вашего друга Сосинского: тут всё сложнее, чем Вам кажется: Константин Болеславович, конечно же, толком не помнит, ни сколько было писем, ни, возможно, всех вложений, помимо писем. Но я с ним уже связалась (именно через крестную, почему — так и быть разобъясню при встрече) и жду вестей каких бы то ни было. Действовать с Сосинским трудно вот почему: дело ведь не в одной поэме, а в целом ряде неэтичных, мягко выражаясь, поступках. В том, что он переснял всё, что находилось в конверте — что фотографию, предназначавшуюся лично мне, раздаривает по своему усмотрению, снабжая цитатами из этих же писем (помните историю со снимком, с Ахматовой и …Гариком? [392]). За это и за многое другое хочется серьезно дать ему по рукам — а вместо этого «помогаю ему делать карьеру» (см. Розино письмо) [393], ибо для него и ЦГАЛИ — карьера, во всяком случае, шаг на пути к ней, и он, дурак, враль и невежда — жулик к тому же — заведующий машбюро при ООН к тому же — сделает себе конька из чужого Пегаса. Жаль Пегаса, честное слово. Я, к тому же, не уверена, что, поехав в «Отдых» с благими намерениями, не учиню там большой историко-революционный скандал.

Убей меня Бог — не вижу, в чем Инка [394]виновата, ежели к Вам какие-то старики пристают. Ведь не к ней же? И вообще к деловым собеседованиям все возрасты покорны, что Вы уже успели заметить; и телефон домашний надо старику дать — не свой, конечно, а скажем, Виташевской [395], или еще чей-нибудь позабористей…

Не слишком транжирьте свой отпуск зимой — оставьте хоть какой-нибудь запас и на лето, тем более, что, возможно, поедете еще к панне-тетке; так вот, еще сверх тетки надо бы оставить свободное время, на Тарусу в частности. Земляника-то не за горами.

Решили этот год жить не по чапековскому «садоводу» [396]— что-то будет?

Чудные переводы прислали Вы. Часть у меня есть в черновиках. И есть гослитовская книжечка «Английские баллады», изданная во время войны (с мамиными балладами о Робин Гуде [397]), и большой том Важа Пшавела [398]с ее переводами. Не просмотрены, значит, еще «30 дней» и журналы после 1941 г. — по-моему, переводы печатались и после смерти. Что-то есть, говорили мне, у Вильмонта [399].

Асины воспоминания о Горьком [400], по-моему, не только забавны и занятны, но и талантливы, однако во многом почему-то ужасно устарели, язык ли, манера ли, черт знает. Главное, что всё горьковское там абсолютно достоверно, т. к. она ходила за ним и стенографировала. Если бы сейчас это подредактировать, да добавить кое-что из памяти, да из писем (увы, только ее к нему сохранились, а его были забраны в 1937 и сгинули — то можно бы напечатать, и читались бы с большим интересом).

Читали ли Вы в Новом Мире (12–61) письмо Фадеева [401]к прокурору по поводу Ахматовой и Гумилева? Все бы ничего, — дата всё портит.