Бекси Кэмерон - Секта. Невероятная история девушки, сбежавшей из секс-культа

– Твои родители знали об этом? – спрашивает Софи.

– Они были ключевой частью команды, разрабатывавшей стратегию защиты в суде, так что, возможно, это была их идея.

Я продолжаю и принимаюсь рассказывать ей о последних пятнадцати годах, когда Крис стал для нашей семьи отцовской фигурой. Нашим защитником. Старший брат, который пожертвовал собой ради нас.

И пожертвовал столь многим, в столь многих смыслах.

Он присматривал за Кейт, когда она была беременна; помогал ей найти ее первый дом. Он потрясающе общался с ее детьми, всегда оказывался рядом с ней, готовый решать проблемы, разобраться с воскресным ужином, посмотреть мультики на рассвете с племянником и племянницей.

Он стал моим проводником, когда я ушла из группы; помогал мне писать мое первое резюме, подтолкнул пойти в вечернюю школу и обучиться навыкам секретаря, сочинял со мной музыку. Крис привел меня к себе домой в Лондон на выходные на пьянку и (поскольку беспокоился обо мне) был очень встревожен, когда, чтобы как-то утешиться и успокоиться, я начала пить и принимать наркотики.

Он разобрался с моими братьями. Перевез их в свой собственный дом, внес залог за их квартиры, давал им советы, пьянствовал с ними, делился с ними своим странным и часто темным взглядом на кино, сценарии и популярную культуру.

Я рассказываю Софи, как мы с Крисом ездили в Южную Африку, чтобы увидеть наших маленьких сестер и братьев, которые все еще оставались в группе и были слишком юными, чтобы уйти. Мы оставались там две недели, втайне снимали интервью с ними, чтобы использовать эти записи как доказательство, если нам понадобится забрать детей. Мне тогда был двадцать один год, а Крису – под тридцать. Мы вернулись домой, и тогда Крис решил, что у него нет выбора, кроме как перебраться в Южную Африку, чтобы не упускать младших из виду.

Не самый легкий переезд – Южная Африка это непростое место для жизни.

Он отдал свою жизнь нам, отдал свой дом и свою работу. Я знаю, что он оставался в Африке, никогда не пропадая с горизонта, давая моим братьям и сестрам ощущение защищенности, поддерживая в них понимание того, что есть «нормально», и знание, что на их стороне есть кто-то. Их собственный страж. Мои родители позволяли только визиты под наблюдением. Крис постоянно был с родителями на связи и постоянно же боролся с ними. Ежедневно, еженедельно ведя всеобъемлющее сражение за то, чтобы заботиться о своих братьях и сестрах.

Он пробыл в Южной Африке десять лет, ожидая, пока дети достигнут возраста, когда они смогут уйти, после чего отправил их домой к нам, где они могли разместиться, где мы могли отдать их в школу, включить в поддерживающее сообщество, которое мы теперь можем себе позволить.

– Какой герой, – говорит Софи.

– Я знаю. Он смелый, совершенно точно.

– Не знаю, ты тоже можешь быть очень храброй.

Говоря это, Софи вытирает большим пальцем слезу, скатывающуюся по моей щеке.

Мы снова смотрим на свет. Наши мысли сливаются и кружатся в воздухе над кроватью, в которой мы лежим, наш общий опыт танцует в пыльном свете. Дни, проведенные в поле, монахи-йоги, вонючие изготовители мета, дети «Двенадцати колен», инопланетные небеса Аризоны, под которыми мы стали словно бы единым целым. Наши сердца полны миль, что мы проехали, ночлегов, которые разделили, полны ощущением дома, который мы создали в нашем пикапе.

– Думаешь, мы будем вспоминать это путешествие, когда станем старше, и думать, что были чертовски чокнутыми? – спрашиваю я.

– Не-а, мы будем думать, что мы были крутые.

Каждый день напоминает какой-то болезненный сюрприз. Несколько месяцев после отъезда Марии каждое утро происходит одно и то же. Первое мгновение после пробуждения мне хорошо, но только в это первое мгновение. Каким-то образом сон уничтожает знание о том, что она ушла. Затем оно наваливается сразу целиком, как будто кто-то садится мне на грудь. Как будто этот кто-то меня душит. Как может быть так больно каждый, каждый день? И почему сон так жесток, даруя мгновение покоя, прежде чем дневной свет вернет меня к реальности?

Я просыпаюсь в своей постели. Одна.

Лежу и смотрю в потолок, чувствуя, что для того, чтобы встать в темноте и начать готовить завтрак, мне нужно физически сбросить с себя тяжесть. Вытащить те горшочки с овсом в тысячный раз, устроиться на полу в гостиной для еще одного сеанса молитвы. Это ощущается как пустота. Дыра там, где была «она», поглощает меня. Я в том же месте, в той же комнате, но все в моем мире изменилось.

Я не могу говорить об этом, не могу ни с кем поделиться своей болью. Мы не должны были дружить – мне никто не станет сочувствовать из-за того, что я скучаю по ней, меня будут только осуждать. Когда кто-то уходит, мы должны вести себя так, как будто его никогда не существовало. Если тем, кто покинул нас, повезет , их сотрут из памяти; если нет, о них станут говорить с презрением и злобой. Их сторонятся, они одержимы дьяволом, они отступники, они больше не одни из нас.

Мысль о том, что я должна отречься от Марии, нашей дружбы и памяти о ней, рождает ненависть и злобу внутри меня. А с ними приходит отвращение к тому, что меня окружает: молитвам, тетям, дядям, к самой группе как таковой.

Поэтому дружба и запрещена. Семена сомнения прорастают из опыта безусловной любви. Побеги крепнут, когда ты можешь делиться вопросами, когда кто-то становится свидетелем происходящего и распознает несправедливость вместе с тобой. Они распускаются из свободы, даже тайной, из общей ярости, боли и гнева. Сегодня я не так слаба, как в то время, когда мне было десять и этот мир убедил меня в моем собственном безумии.

Когда я больше не могла цепляться за сестер и братьев, чтобы оставаться в своем уме, Мария стала моей личностью, тем, кто видел глубокую трещину в реальности, которую они создали, стала человеком, который был способен распознать безумие, скрывавшееся за этой трещиной. Мария и моя любовь к ней убедили меня в том, что безумие обитало не во мне.

Оно жило в них.

Офис маленький и темный, естественный свет едва освещает сквозь крохотные окна столы, которыми комната забита до отказа. Когда здесь работают взрослые, всегда включены люминесцентные лампы. Я оставляю лампы выключенными. Мне хочется быть тут. Вдали от всех. Одной. Я сижу на бежевом ковре, вокруг меня разбросаны бумаги, мое задание на сегодня. Я работала в офисе достаточно для того, чтобы мои родители доверяли мне, считая, что я «просто справлюсь с этим». Бумажная работа несложная: разобрать по копиям, скрепить, уложить в файл. Каждый день одно и то же.

Единственное, что изменилось с тех пор, как уехала Мария, это то, что мои родители подружились с еще одним человеком снаружи, которого мы будем звать «Большая рыба» или «Король». Он сказал, что поможет нашему дому записать часть семейной музыки на его оборудовании, так что время от времени я и две другие девушки идем с ним, чтобы спеть наши семейные песни для пленки. Короткие передышки вне коммуны. Короткие передышки от этого всего.