Владимир Лазарис - Три женщины

В тот вечер, вернувшись в «коммуну», подруги долго беседовали. Хайка убеждала Маню, что сионизм — единственный путь для евреев. Сионисты хотят, чтобы все евреи собрались на своей исторической родине — Эрец-Исраэль.

Эрец-Исраэль — родина евреев? Маня была не первой и не последней русской еврейкой, для которой родиной была Россия. У Мани в голове не укладывалось, что можно уехать на ту далекую землю, куда ветхозаветный Моисей привел евреев. Конечно, название той земли она знала с детства, но это и все, что она знала о ней. Да она и не хотела знать. Более того, она осуждала тех, кто уговаривал российских евреев покинуть родину. Еврейский вопрос в ее понимании сводился к вопросу о положении еврейского пролетариата в России. Маня считала, что как раз физический труд обеспечивает евреям полноценную жизнь. Нужно только улучшить условия этого труда, для чего необходимо при поддержке правительства провести реформы.

Маня не смогла бы понять слова своего земляка, будущего вождя рабочего движения в Эрец-Исраэль Берла Кацнельсона, который сказал, что в России евреям делать нечего. Хотя в свое время он, как и Маня, занялся физическим трудом, за три года перепробовал профессии жестянщика, кузнеца, токаря и на собственной шкуре убедился, что физический труд в России не обеспечивает евреям полноценной жизни.

Маня не поняла бы и других слов Кацнельсона:

«Я хочу уехать в Эрец-Исраэль (…) Меня тянет к этим упрямцам, которые бросили все, чтобы попробовать начать жизнь сызнова, чтобы (…) испытать себя».

Департамент полиции с напряженным вниманием следил за экспериментами Зубатова по легализации рабочих союзов, подозревая, что ЕНРП уже выходит за установленные Зубатовым рамки и откровенно использует поддержку правительства в своих интересах. А Зубатов, ссылаясь на Манины письма, изо всех сил пытался найти себе новых сторонников среди начальства. С этой целью он представил «Декларацию прав рабочего класса», где прекрасно уживались два таких пункта:

«1. Весьма желательна попечительская и деятельная правительственная поддержка всякой частной и общественной инициативы в деле удовлетворения насущных потребностей беспомощной серой массы (школы, чайные, столовые, театры, музыка и пр.).

2. Желательна рассадка наших офицеров в боевых пунктах (…) Секретную агентуру желательно децентрализовать, а филёрскую желательно централизовать».

Маня не преувеличила, написав, что Зубатов обладал тончайшим знанием человеческой психологии. Чем больше он анализирировал достижения ЕНРП, тем больше убеждался, что разработанная им теория подрыва революционного движения изнутри подтверждается на практике и что, если насаждать идеи Охранного отделения на нужную почву, они будут приносить желаемые плоды.

Изыскивая пути обработки еврейской массы, Зубатов пришел к выводу, что необходимо издавать популярную литературу на идише. «Из документов, — докладывал он своему начальству, — вы могли убедиться, что, даже горя желанием работать легально, евреям этого сделать нельзя: по-русски еврейская масса не понимает, а жаргонной легальной литературы нет (…). Если усвоить себе твердо, что интересы культуры и революции противоположны, то создание легальной жаргонной литературы, ежедневной и периодической, станет краеугольным камнем в борьбе с массовым революционным движением (…) Если бы министр все это принял, то была бы сделана масса добра (без какой-либо принципиальной политической уступки), а революции нанесен такой удар, какого не в силах сделать самые сильные репрессии».

Зубатов, державший за горло половину России, чувствовал себя всесильным и нередко думал, насколько он умнее и дальновиднее своего начальства. В такие минуты он любил доставать из шкафчика бутылку коньяка, а из небольшого сейфа — личные дела своих агентов и перебирать их, посматривая на фотографии.

Сам он не любил фотографироваться.

Гершуни видел перед собой только одну цель: взорвать царский престол. Люди, которых Гершуни подбирал в созданную им Боевую организацию ради этой цели, были готовы на все.

Первым Гершуни выбрал министра народного просвещения Боголепова, который, на взгляд министра финансов графа Витте, «держался крайне реакционных взглядов». По настоянию Боголепова, были изданы «Временные правила об отбывании воинской повинности воспитанниками высших учебных заведений, удалявшимися из сих заведений за учинение скопом беспорядков». По этим «Правилам» многих студентов, добивавшихся уменьшения платы за обучение, автономии студенческих союзов и свободы слова, сдавали в солдаты. Боголепов не возражал, чтобы студентов, поднявших бунт в университетах Москвы, Петербурга и Киева, разгоняла конная полиция. Десять студентов были убиты.

Боевая организация Гершуни приговорила Боголепова к смерти. Бывший студент Московского университета Карпович записался на прием к Боголепову и, войдя к нему в кабинет, выстрелом из пистолета тяжело ранил его в шею. Несмотря на все усилия специально выписанного из Берлина знаменитого хирурга, Боголепов скончался.

«Это было первое анархическое покушение; оно было как бы предвестником всех тех событий, которые мы переживали с 1901-го по 1905 год и которые, в другой форме, мы переживаем и ныне…» — писал граф Витте в своих мемуарах.

Вторым Боевая организация приговорила к смерти министра внутренних дел Сипягина. Этот прямо приказал полиции стрелять в ходе подавления студенческих волнений. У студентов нет денег на обучение? Пусть не учатся. Тогда в университетах останутся только студенты из благородных семейств с достатком, и восстановится порядок. Все попытки Зубатова объяснить министру необходимость послаблений студентам, дабы уменьшить смуту среди них, не увенчались успехом: Сипягин не желал обсуждать свои приказы. Сипягина поддержал граф Витте, которому Зубатов успел порядком надоесть своими легальными рабочими союзами, вызывавшими беспрерывные жалобы работодателей.

В Петербурге люди Гершуни проследили маршрут Сипягина в министерство, выяснили, какая у него охрана, какой распорядок дня, какой круг знакомств. Исполнителем операции выбрали студента Степана Балмашова, которого за участие в студенческих беспорядках призвали в армию, что разожгло его ненависть к властям. Поначалу Гершуни сомневался в таком выборе, потому что Балмашов был единственным сыном, а покушение на министра Снпягина было равносильно самоубийству. Гершуни объяснил это Балмашову, но тот не колебался и оставил родителям такую записку:

«Нетерпимые условия жизни нынешней России требуют не только материальных жертв. Они отнимают у родителей самое дорогое, что у них есть — единственных сыновей. Я жертвую собой во имя великого дела, ради облегчения судьбы угнетенных тружеников. Я верю, что это служит мне моральным оправданием за то, что я так жестоко поступил с вами, мои дражайшие родители, которых я бесконечно люблю и уважаю».