Борис Альтшулер - Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

БА:

После завершения в 1958 г. запланированных СССР, США и Англией испытаний наступили два с половиной года (1959, 1960 и первая половина 1961 г.) добровольного неофициального моратория на проведение ядерных испытаний. Все это время велись переговоры о запрещении испытаний, находившиеся в тупике из-за проблемы проверки подземных испытаний.

Сахаров:

«В 1961 году Хрущев принял решение, как всегда неожиданное для тех, к кому оно имело самое непосредственное отношение, – нарушить мораторий и провести испытания».

БА:

Когда гражданам СССР объявили о том, что дело сохранения мира потребовало возобновления ядерных испытаний, то сразу возникла шутка:

«– Будет ли война? – Войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется ».

Сахаров:

«10 июля в 10 утра я вошел в тот же Овальный зал, где видел Хрущева два года назад, – на “Встречу руководителей партии и правительства с учеными-атомщиками” (так называлось мероприятие, на которое нас вызвали по распоряжению Хрущева).

Хрущев сразу объявил нам о своем решении – в связи с изменением международной обстановки…

Я попросил у соседа (им оказался Е. Забабахин) несколько листиков из блокнота, так как у меня с собой не было бумаги. В записке, насколько я могу восстановить ее содержание по памяти через 20 лет, я написал:

“ Товарищу Н. С. Хрущеву. Я убежден, что возобновление испытаний сейчас нецелесообразно с точки зрения сравнительного усиления СССР и США. Сейчас, после наших спутников, они могут воспользоваться испытаниями для того, чтобы их изделия соответствовали бы более высоким требованиям. Они раньше нас недооценивали, а мы исходили из реальной ситуации. (Далее следовала фраза, которую я должен опустить по соображениям секретности.) Не считаете ли Вы, что возобновление испытаний нанесет трудно исправимый ущерб переговорам о прекращении испытаний, всему делу разоружения и обеспечения мира во всем мире? ”

Я поставил подпись – А. Сахаров и передал записку по рядам.

Никита Сергеевич прочел записку, бросил на меня взгляд и, сложив вдоль и поперек, засунул ее в верхний наружный карман костюма…

Через час мы все вошли в зал, где был накрыт большой парадный стол человек на 60… Хрущев, не садясь, выждал, когда все затихли, и взял в руки бокал с вином, как бы собираясь произнести тост. Но он тут же поставил бокал и стал говорить о моей записке – сначала спокойно, но потом все более и более возбуждаясь; лицо его покраснело, и он временами переходил почти на крик. Речь его продолжалась не менее получаса. Я постараюсь воспроизвести ее здесь по памяти, но, конечно, спустя 20 лет возможны большие неточности:

“ Я получил записку от академика Сахарова, вот она. (Показывает.) Сахаров пишет, что испытания нам не нужны. Но вот у меня справка…

Но Сахаров идет дальше. От техники он переходит к политике. Тут он лезет не в свое дело. Можно быть хорошим ученым и ничего не понимать в политических делах… Мы должны вести политику с позиции силы. Мы не говорим этого вслух – но это так! Другой политики не может быть, другого языка наши противники не понимают. Вот мы помогли избранию Кеннеди. Можно сказать, это мы его избрали в прошлом году. Мы встречаемся с Кеннеди в Вене. Эта встреча могла бы быть поворотной точкой. Но что говорит Кеннеди? “Не ставьте передо мной слишком больших требований, не ставьте меня в уязвимое положение. Если я пойду на слишком большие уступки – меня свалят!” Хорош мальчик! Приехал на встречу, а сделать ничего не может. На какого черта он нам такой нужен? Что с ним разговаривать, тратить время? Сахаров, не пытайтесь диктовать нам, политикам, что нам делать, как себя держать. Я был бы последний слюнтяй, а не Председатель Совета Министров, если бы слушался таких, как Сахаров! ”

На самой резкой ноте Хрущев оборвал себя, сказав:

“ Может, на сегодня хватит. Давайте же выпьем за наши будущие успехи. Я бы выпил и за ваше, дорогие товарищи, здоровье. Жаль только, врачи мне ничего, кроме боржома, не разрешают ”.

Все выпили; я, правда, уклонился от этого. Никто не смотрел в мою сторону. Во время речи Хрущева все сидели неподвижно и молча. Кто – потупив лицо, кто – с каменным выражением. Микоян наклонил свое лицо низко над тарелкой с салатом, пряча скользящую усмешку, иссиня-черная шевелюра его почти касалась стола. Немного погодя, чуть поостыв, Хрущев добавил:

“ У Сахарова, видно, много иллюзий. Когда я следующий раз поеду на переговоры с капиталистами, я захвачу его с собой. Пусть своими глазами посмотрит на них и на мир, может он тогда поймет кое-что ”.

Этого своего обещания Хрущев не выполнил.

Лишь один человек после совещания подошел ко мне и выразил солидарность с моей точкой зрения. Это был Юрий Аронович Зысин, ныне уже покойный».

БА:

АДС рассказывал мне, уже после ссылки, о том, как после этого собрания в Кремле Хрущев вызвал его «для разноса». Когда Андрей Дмитриевич вошел в его кабинет, Хрущев поднялся, подошел к нему и, не здороваясь, не приглашая садиться, начал сердито выговаривать, постепенно все более возбуждаясь. В конце концов он перешел на крик, покраснел, стал топать ногами («Если мы будем слушать таких, как ты, нас сломают, сомнут!»). Сахаров, который почти на голову выше Хрущева, стоял и молча слушал. Откричавшись две-три минуты, Хрущев кратко сказал: «Иди!» А когда Сахаров вышел из его кабинета, он лицом к лицу столкнулся с Л. И. Брежневым, в то время одним из секретарей ЦК КПСС, который через три года в результате кремлевского переворота в октябре 1964 г. сменил Хрущева на посту высшего руководителя СССР.

Брежнев был знаком с Сахаровым по «бомбовым» делам, и, как рассказал Андрей Дмитриевич, все то время, пока он, покинув кабинет Хрущева, шел по очень, очень длинному кремлевскому коридору, Брежнев шел следом и говорил, как он уважает Сахарова – и как ученого, и его общественные позиции и т. п. (когда Хрущева отправили в отставку, то одним из обвинений в его адрес было то, что он не прислушивается к голосу ученых). Да, они там – «на верхнем этаже власти» – хорошо знали Сахарова, хотя сам он всегда оставался «по ту сторону окна».

Сахаров:

«Я видел после этого памятного для меня дня Хрущева еще два раза. Первая из этих встреч состоялась еще до испытаний, где-то в середине августа… Во время доклада Харитона я молча сидел недалеко от Хрущева. Он спросил, обращаясь скорее к Харитону, чем ко мне:

– Надеюсь, Сахаров понял свою ошибку?

Я сказал:

– Моя точка зрения осталась прежней. Я работаю, выполняю приказ.