Семен Резник - Логово смысла и вымысла. Переписка через океан

— Если девушки не обидятся, мне на первый раз чегонибудь восточного, с колоритом.

— Ах, колорит! У тебя, Анатолий, замечательный вкус! Колорит сейчас организуем, пройдем в другую комнату. Но это у нас, как и у вас в России, только за валюту.

— Конечно, конечно, — понимающе сказал Толик и подумал о том, что очень предусмотрительно он Джафару не сообщил, что уже знает о его проделках.

Прошли в соседнюю, за ковровой портьерой, маленькую комнату. И там наконец увидел Анатолий желанное восточное чудо. Всё, как на рисунках в знаменитом дореволюционном издании сказок «Тысяча и одной ночи». «Я расскажу тебе, мой повелитель…» В этой живописной обстановке, среди ковров, на низком диванчике возлежала в шальварах, совсем не прозрачных, в какой‐то кофте с шарфом, закрывающим все лицо, некая соблазнительная восточная гурия. Было жарко. Под потолком горел неоновый светильник. Рядом с гурией, как на картинке, стояло блюдо с фруктами и сладостями и, конечно, кальян.

— А почему же девушка тепло одета, как для лесоповала? — спросил Анатолий.

— А так положено, — ответил Джафар, закрывая за собой ковровую завесу, — ее зовут Зулейка.

Привычная светская формулировка «так надо» очень Анатолия успокоила.

Дальше Анатолий и Зулейка начали играть. Анатолий снял с нее легкий башмачок, и Зулейка на ясном и прямом английском, как Илона Давыдова, потребовала с него пять долларов. Анатолий вздохнул и достал египетские фунты. Фунты не очень Зулейке понравились, она их куда‐то быстро сунула и приготовила для Анатолия новое требование. Но ведь фунтыто были фальшивые, как и его, Анатолия, доллары. Много Зулейка не просила, полагая, что всяких вещиц и вещей, платочков и шарфиков у нее на теле много. Каждая вещь ведь распаляет мужчину. Но она не предполагала, что Анатолий тоже очень современный и предприимчивый человек. Он удовлетворился туфельками и шальварами. Элегант! Он расположил замечательную, с белым соблазнительным телом (нижняя половина) Зулейку так, как располагал одну из своих партнерш в фильме Феллини «Казанова» знаменитый авантюрист восемнадцатого века. Фильм этот Анатолий видел по телевидению. Анатолию и фильм, и задница Зулейки нравились. Он, трудясь в поте лица, как сказали бы в Москве, в мужской компании, «со свистом», представляя себя героем и авантюристом. И мы не лыком шиты!

Но в какой‐то момент в его сознание вошла новая фантазия. Чего же он так все, как шпион и взломщик, тайно? Тем более, что ему вдруг показалось, что его Зулейка, сдавшая ему в аренду соблазнительную часть своего тела, несколько отвлеклась. Ему даже показалось, что она равнодушничает и пересчитывает деньги. Тело было хорошее. Но в сознание его вошел, как уже было сказано, новый герой — это герой фильма Мотыля «Белое солнце пустыни» Федор Сухов. Ох, чего‐то главного Мотыль в этой картине не показал! И вот тут‐то, как бы даже помимо него, из уст Анатолия Захарова, как клекот из клюва беркута, вырвалось:

— Зулейка, покажи личико.

Повисла секундная смысловая пауза, когда оба партнера, вовлеченные в процесс, не приостанавливали страсть движений, но вот пауза закончилась, и прерывистый голос на совершенно отчетливом русском языке вдруг произнес:

— Чтобы личико посмотреть, не надо фальшивые фунты совать.

«Землячка», — подумал ставший совсем счастливым Толик.

Осталось дописать основное. По завершению сцены из «Тысячи и одной ночи» Джафар попытался было выяснить финансовую сторону утренней сделки и начал что‐то говорить о фальшивых долларах. Но ведь московский шофер Анатолий не был бы таксистом, если бы не знал все, переулки и закоулки повсюду.

«Может быть, ты, Джафар, хочешь, чтобы я вызвал туристическую полицию? Или ты не знаешь, на чьей она будет стороне? Обмен валюты — это государственная монополия, мой повелитель».

На этом они дружески и расстались. Просто, как Е2–Е4. Но на этом приключения московского таксиста в Хургаде не закончились.

Сергей Есин. Из романа «Марбург»

Как все‐таки по‐разному мыслят творческие люди! Братья Гримм в этих лесах, покрывавших горные отроги и холмы от самого Марбурга вплоть до их родного Гессена, нашли разнообразие волшебных сюжетов и персонажей: гномы, тролли, злые и добрые волшебники, милые старушки. А этот грузноватый молодой русский [Ломоносов], прошедший, кстати, пешком из вынужденной экономии чуть ли ни пол‐Германии, приметил что‐то другое.

«Проезжая неоднократно Гессенское ландграфство, приметить мне случилось между Кесселем и Марбургом ровное песчаное место, горизонтальное, луговое, кроме того, что занято невысокими горками или буграми, в перпендикуляре от 4 до 6 сажен, кои обросли мелким скудным леском и то больше по подолу, при коем лежит великое множество мелких, целых и ломаных морских раковин, в вохре соединенных. Смотря на сие место и вспомнив многие отмелые берега Белого моря и Северного океана, когда они во время отлива наружу выходят, не мог себе представить ничего подобнее, как сии две части земной поверхности в разных обстоятельствах, то есть одну в море, другую на возвышенной матерой земле лежащую… Не указывает ли здесь сама натура, что равнина по которой ныне люди ездят, обращаются, ставят деревни и города, в древние времена было дно морское, хотя теперь отстоит от него около трехсот верст и отделяется от него Гарцскими и другими горами?»

Как же тогда за обедом я напрягся, чтобы вспомнить эту цитату. Какое благо, что своевременно издали труды нашего гениального академика. «Один смотрел в себя, другой видел окрестности». Цитату надо обязательно использовать на лекции. И, наверное, всю лекцию надо построить на довольно близко лежащем сравнении двух юностей и двух результатов. У одного — звание академика, мировые открытия и репутация реформатора русского языка и стихосложения, у другого [Б.Пастернака] — Нобелевская премия по литературе за стихи и весьма средний роман. Один начал, другой продолжил.

Стоит ли в любом сочинении противопоставлять когонибудь друг другу? Писатель пишет лишь то, что может. Вряд ли он бывает озабочен формулой, которою приляпает к его произведению критик. Формула — только формула. Конечно, людям без сердца она позволяет предполагать, что они все знают об этом сочинении, но она же, как темные очки, не дает возможности разглядеть мир в истинных красках…

Однако садовая дорожка, идущая вдоль улицы Святой Елизаветы, давно уже свернула налево. Скала с огромным замком наверху развернулась на девяносто градусов. Со стороны реки, наверное в лучах свежего солнца, он выглядит красноватым кораблем, плывущим среди облаков, отсюда же, из Старого ботанического сада, этого великолепия не видно. Теперь я, как муха в глубокой тарелке, — обзор только в одну сторону. Справа старая кирпичная стена пивного завода, слева лужок, еще мокрый от расы. Почти в центре лужка стоит на одной ноге одинокая цапля, уставившись во что‐то неподвижным взглядом. А впереди по ходу движения, из‐за деревьев, — новые корпуса университета и высокий современный шпиль над зданием, призрачная стилизация под готику. Университет и парк отделяются друг от друга протокой реки с прочным мостиком.