Ева Мозес Кор - Близнецы Освенцима. Правдивая история близнецов доктора Менгеле

Мы с Мириам, счастливые, сидели на кровати, с удовольствием наблюдая этот удивительный праздник счастья. Невероятное зрелище. Это было ярчайшее проявление любви человека к жизни.

– Мы свободны! – пропела я в такт музыке.

– Да. Никаких больше гадких медсестер!

– Никаких больше «Хайль, доктор Менгеле!».

– Никаких больше экспериментов!

– Никаких больше уколов!

– Никаких больше повешений.

– Никаких больше…

Мы соревновались, кто назовет больше вещей, по котором мы никогда не будем скучать на свободе.

– Можем делать, что хотим! – воскликнула Мириам, всем своим существом выражая удовольствие.

Ее слова заставили меня задуматься. «Можем делать, что хотим».

Я по-прежнему смотрела на празднующих, но я их не видела. Я слышала музыку и песни, но я их не слушала.

Можем делать, что хотим. Делать, что хотим. Мы свободны.

У меня перед глазами встал дом. Я услышала звуки фермы: рубка дров, кудахтанье куриц, мычание коров. Я почувствовала запах спелых фруктов из нашего сада. Не знаю, сколько я так просидела.

Мириам прервала мое видение.

– В чем дело, Ева? – она дернула меня за руку. – Ева! Что такое?

Я повернулась к сестре и, когда мне удалось сосредоточить взгляд на ней, сказала:

– Домой. Я хочу домой.

Мириам вгляделась в мое лицо.

– Хорошо, – сказала она. – Мы свободны. Давай пойдем домой.

Мы собрали наши скудные пожитки и спрятали их под кроватью и в одежде. Мы спали крепко и спокойно, потому что у нас был план – при первой же возможности отправиться домой.

На следующий день советские солдаты собрались вокруг нас. Они попросили нас с Мириам и остальных детей (почти все они были близнецами) надеть полосатую форму заключенных поверх нашей одежды. Поскольку мы были близнецами Менгеле, мы никогда не носили униформу Освенцима. На мне и так было два пальто, потому что стоял мороз. А под пальто и платьем мы с Мириам хранили все наше имущество: еду, плошки, одеяла – то, что здесь было на вес золота.

Советские солдаты выстроили нас в строй и вывели из бараков через высокий забор колючей проволоки; мы с Мириам за руки шли во главе строя. Рядом шла медсестра с маленьким ребенком на руках. Нас непрерывно снимали огромные камеры. Я посмотрела на одного из операторов и подумала, зачем ему нужны наши снимки.

Мы что, кинозвезды? Я затрепетала от этой мысли. Из настоящих фильмов мы с Мириам смотрели только те, в которых играла Ширли Темпл – мама специально возила нас в город.

К моему удивлению, когда мы прошли через забор, оператор отправил нас всех обратно и сказал пройти еще раз. Мы с монахинями, медсестрами и солдатами вернулись в барак и вышли из него, как нам сказали. Мы повторили это действие несколько раз, пока оператор не был удовлетворен результатом. Много лет спустя я узнала, что все это было нужно для пропагандистского фильма, который показывал, как советская армия спасает детей-евреев от фашистов.

Наконец мы с Мириам, рука об руку, в последний раз вышли из барака. Мы с Мириам пережили Освенцим. Нам было одиннадцать.

Оставался только один вопрос: как же нам вернуться домой?

Все бывшие заключенные готовились уходить. Они просто вставали и уходили из лагеря. Я не знала, куда идти нам с Мириам. Я понятия не имела, где мы находимся. У меня не было никакой возможности разобраться, где находятся Польша и Советский Союз. Поскольку я училась в маленькой румынской деревушке, я почти ничего не знала об окружающем мире.

Еще две недели мы с Мириам провели в Освенциме с другими освобожденными. Нам снова не хватало еды, поэтому я пошла в подвал и набрала в платок муки.

– Нет! Нет! – закричал какой-то солдат по-русски и выстрелил.

Я перепугалась и рассыпала муку и побежала обратно к Мириам. Потом я поняла, что тот солдат не собирался стрелять по мне, как нацисты, он просто хотел меня напугать. Советские солдаты пытались поддерживать порядок в лагере.

Не помню, чтобы я что-то «организовывала» после. Солдаты кормили нас супом с очень вкусной фасолью. Как только мы с Мириам начали есть, остановить нас было невозможно. Мы уже знали, что переедать опасно, так что мы с Мириам следили друг за другом. Нам не хотелось умирать от переедания, как это произошло со многими нашими знакомыми.

Через несколько недель мы наконец покинули Освенцим. Нас на телеге отвезли в приют при монастыре в Катовице, Польша. Позже мы выяснили, что советская армия сотрудничала с Красным Крестом и организациями, которые помогали еврейским беженцам.

Сразу по приезде нас отвели в новое жилье. Я была поражена – нам с Мириам дали хорошую отдельную комнату. С двумя кроватями, с чистым белым бельем. С бельем! Я почти год не видела белой простыни. Я чувствовала себя странно и будто не к месту. Мыться нас не водили, поэтому в комнату мы вошли грязными и вшивыми. Как я могла спать на этой чистой кровати?

Я долго стояла и смотрела на простыни. Ночью я сорвала их и легла спать на голом матрасе. Я не хотела ничего испачкать. Это было бы неправильно.

Монахини оставили в нашей комнате прекрасные игрушки, но это меня только разозлило. Игрушки – это для детей. Мне было одиннадцать, но я уже не умела играть. Я только хотела тепла и заботы – больше я ни в чем не нуждалась. В Освенциме я боролась за выживание, мое и моей сестры. Теперь я просто хотела домой. Монахини не знали, что с нами делать. Они считали нас сиротами.

Я говорила за нас обеих.

– Мы близнецы. Она – Мириам, я – Ева Мозес. Нашего отца зовут Александр, нашу мать – Яффа. Мы из Порта.

Изъяснялась я по-венгерски, потому как польского не знала, но был переводчик, который передавал наши слова. Разговоры шли очень долго.

– Где ваши родители? – спрашивали монахини.

– Я не знаю.

– Кто о вас позаботится?

– Я не знаю. Мы просто хотим домой, – повторяла я, но монахини были непреклонны:

– Мы не можем отпускать детей, у которых нет родителей.

– Но у нас есть родители.

– Где они?

– Нам надо пойти домой и посмотреть – вдруг они вернулись из лагеря, – настаивала я. Теперь, в безопасности, во мне зародилась надежда вновь увидеть родителей и сестер.

Монахини сказали, что нам нельзя уйти, раз у нас нет опекуна. Так что пришлось остаться.

Мне не нравилось жить в католическом монастыре. Нас повсюду окружали кресты, распятия, изображения Девы и младенца – совершенно чужие. А я жаждала чего-то знакомого, чего-то своего. Интересно, что подумал бы папа, религиозный еврей, если бы увидел нас с Мириам в монастыре. Монахини вовсе не пытались нас крестить, но все же жить там было довольно странно.

Девочки постарше, пережившие Освенцим и тоже поселенные в монастыре, сказали, что мы можем пойти в город Катовице и сесть на трамвай. Покупать билеты не надо, достаточно только показать наши татуировки с номерами. По словам девочек, говорить вообще было не обязательно. Это облегчило нашу задачу – по-польски мы не говорили.