Ева Мозес Кор - Близнецы Освенцима. Правдивая история близнецов доктора Менгеле

На следующий день мы снова сели на поезд, уже на другой, и отправились на юг, в Шимлеу-Силванией, город мадам Ченгери. Она предложила нам переночевать у нее. Утром мы поблагодарили ее за заботу и сели на первый же поезд по Порта, нашей деревни.

Когда поезд остановился, и кондуктор крикнул: «Порт!», – я тут же узнала станцию. Мы с Мириам за руки сошли с поезда и поднялись на холм.

– Идем домой, – сказала я, и мы направились к деревне.

Мне не терпелось поскорее увидеть дом. Не знаю, чего я ожидала. Что все будет таким, как мы его оставили, только чуть более пыльным и заброшенным? В моем сознании «дом» означал нас с Мириам, сестер, родителей, ферму и наших животных. Хоть что-то из этого должно было быть на месте, так? Я позволила себе надеяться, что дома нас ждало что-то хорошее.

Рука в руке, мы с Мириам прошли через деревню. На нас были одинаковые платья цвета хаки из советской военной формы, на мне по-прежнему были лагерные ботинки на два размера больше. Когда я шла, носки ботинок громко шлепали. Люди повылезали из домов, перешептываясь. С нами никто не заговорил. Они просто смотрели нам вслед. Нельзя сказать, что мы изменились до неузнаваемости; думаю, все жители деревни знали, кто мы.

Чем ближе мы подходили к дому, тем сильнее колотилось мое сердце. Мне не терпелось поскорее оказаться у ворот, поскорее вернуться домой! У меня были лишь приятные воспоминания о доме: теплая постель, одежда моего размера, мама готовит, папа работает. Семья.

Но ничего этого не осталось. Только невозделанная земля и голые стены пустого дома.

Все выглядело заброшенным. Покинутым. Стало очевидно, что мама с папой не вернулись. Они бы не дали сорнякам так разрастись. Они бы не держали дом в таком состоянии.

В эту секунду мы с Мириам осознали, что кроме нас в семье Мозес никого не осталось. Хиршей, бабушки с дедушкой – главной причины, по которой мама не хотела бежать в Палестину, – тоже не было. Больше никого не было.

По-прежнему держась за руки, мы с Мириам вошли в дом. Каково же было наше удивление, когда Лили, мамина рыжая такса, выбежала к нам, тявкая и виляя хвостом! Прошло столько времени, но вот она стояла перед нами, целая и невредимая. И она нас узнала – когда мы протянули руки, чтобы погладить ее, она принялась лизать наши ладони. Ну да, еврейских собак в лагеря не забирали, только людей.

Дом был грязный и пустой. Все наши пожитки растащили. Мебель, занавески, посуда, постельное белье, подсвечники – ничего не оставили. Я ходила из комнаты в комнату в поисках хоть каких-нибудь следов нашей старой жизни. Нашла только три мятых фотографии на полу. Я подняла их и сохранила у себя.

На одной фотографии были старшие сестры, Эдит и Алис, и три наших кузины. На другой – Эдит, Алис, мы с Мириам и наши учителя в 1942 году. Третья была последней семейной фотографией, которую мы сделали осенью 1943 года. На черно-белой фотографии мы с Мириам были в одинаковых бордовых платьях. Это фото было единственным доказательством, что у меня когда-то была семья.

Мы с Мириам исследовали ферму часов шесть или семь. Фруктовые деревья уцелели, и хотя местные жители разобрали почти все плоды, нам досталось несколько слив и яблок. После полудня к нам зашел кузен Шмилу. Оказывается, тетя Ирена, папина младшая сестра, послала его за нами. Позже мы узнали, что она нашла нас с помощью Красного Креста. Мы с Мириам были в числе последних евреев, вернувшихся в Трансильванию, и тетя Ирена постоянно проверяла списки, чтобы выяснить, выжил ли кто-то из родных. Так она и узнала, во сколько наш поезд прибывает в Порт, и попросила Шмилу за нами сходить.

Шмилу было около двадцати, жил он в деревне неподалеку от нашей. Он тоже был заключен в Освенциме. Никто из его ближайших родственников не выжил. Я рассказала ему, что соседи растащили все наше имущество.

– Да, – ответил он. – Я знаю.

Шмилу вернул от соседей кровать, стол, пару стульев и сделал себе комнату в нашей летней кухне. Он возделывал землю и заботился о Лили. Собака то приходила, то уходила, подкармливаясь своими усилиями.

Мы расспросили Шмилу о родителях.

– Я не видел никого из ваших родных, – ответил он. – Знаю только, что тетя Ирена выжила и ждет вас.

Тетя Ирена и сама была в концлагере, но вернулась в мае.

Мне было некомфортно дома, хотя это был наш дом. Я больше не чувствовала, что это мое место. У нас с Мириам не было дома, не было родителей, не было сестер. Но хотя бы мы все еще были вместе.

Мы уехали вместе с кузеном Шмилу. Соседи молча смотрели, стоя у своих ворот, как мы собираемся и уходим. Я на них злилась, но ничего не говорила. Мы сели на поезд и отправились в большой город Клуж к тете Ирене.

Мы как-то должны были начать новую жизнь.

Следующие четыре года, с 1945 по 1950 год, мы с Мириам жили у тети Ирены в Клуже, она была хозяйкой квартирного комплекса.

До войны мы с Мириам очень любили ездить в гости к тете Ирене, или когда она ездила к нам. Они с мужем часто путешествовали, и мы обожали слушать их рассказы о Французской Ривьере и Монте-Карло. Мы обожали украшения и меха тети Ирены. Ее сын был нашим любимым кузеном.

Но пару лет спустя после переезда в Клуж мы поняли, что «свобода» выглядит не совсем так, как мы ожидали. Румыния находилась во власти коммунистов. Силой обладала только коммунистическая партия. Тайная полиция арестовывала всякого, кто выражал недовольство режимом, забирала собственность у людей и отдавала ее бедным.

В военные годы нацисты заставили тетю Ирену работать в Германии на фабрике по изготовлению бомб. Ее муж и сын погибли в лагерях. Когда она вернулась в Клуж, обнаружила, что коммунисты разобрали почти все, что ей принадлежало. Но государство разрешило ей оставить квартирный комплекс, потому что она была вдовой и пережила концлагерь. Она вышла замуж за аптекаря, который тоже пережил лагерь.

Мы все жили вместе, но семьей нас назвать было трудно. Конечно, мы знали, что тетя нас любила – в конце концов, никакой другой родственник не предложил нам поселиться у него. Но тетя Ирена никогда не целовала и не обнимала нас, даже не говорила добрых слов. А нам с Мириам так не хватало теплоты, так не хватало любящей матери.

У тети Ирены сохранились персидские ковры, коллекция фарфора и немного дизайнерской одежды. Эти сокровища напоминали ей о том, как хорошо жилось раньше, и, как ни странно, могли быть ей дороже, чем мы с Мириам.

Мы с сестрой чувствовали себя не на своем месте в ее шикарной квартире. Мы были неряшливыми и неаккуратными. Нам было одиннадцать, и мы только-только вернулись из бараков в Освенциме. Конечно, Освенцим нельзя было назвать «нашим местом», но и эту шикарную квартиру в Клуже – тоже.