Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

Каменный мост в Москве

По отъезде моей матери из Москвы с тем, чтобы постоянно жить с дочерью, я сделался более свободным в выборе моих знакомых. В Москве процветало тогда заведение искусственных минеральных вод {584}. Для пользования ими приехала в Москву жена орловского помещика Елизавета Антоновна Цурикова {585}. Ей сопутствовал ее сын Александр Сергеевич Цуриков {586}, который, по отъезде его матери, остался жить в Москве. Я не помню, где и по какому случаю мы познакомились, но очень скоро сошлись и жили душа в душу. Цуриков был воспитанником Института инженеров путей сообщения, в котором он кончил курс в тот год, в который Гумбольдт посетил Россию {587}. Цуриков отлично говорил по-французски и был вообще красноречив. Начальство института не упустило случая блеснуть таким воспитанником на публичном экзамене, на котором присутствовал Гумбольдт и много других знатных и ученых лиц. Цуриков заслужил тогда особое внимание Гумбольдта, но, несмотря на это, был выпущен подпоручиком, тогда как все выпускались поручиками. Причиной этого было недостаточное число баллов из поведения, бывшее последствием неаккуратного посещения Цуриковым лекций и его резкого обращения с некоторыми из профессоров. Он был назначен по выпуске из института на работы по устройству Виндавского сообщения, где произведен в поручики и, состоя в одном из отрядов, действовавших против польских мятежников в наших западных губерниях, получил орден Св. Анны 3 ст. с бантом. Тогдашние занятия инженера путей сообщения были совсем не по характеру Цурикова, и он, скучая в деревнях, в которых приходилось ему жить при производстве работ по Виндавскому каналу, предался разврату и в особенности пьянству, а также производил разные шалости, которые могли иметь для него дурные последствия. Все эти причины побудили его оставить службу по окончании польской кампании и поселиться в деревне его отца с. Лебедке, в 25 верстах от г. Орла. Строгость и суровость отца были причиной тому, что он перебрался в Москву, где появление в высшей степени образованного и начитанного молодого человека, обладающего огромной памятью и замечательным красноречием, с необыкновенно живыми черными глазами и выразительной физиономией, произвело большой эффект. С самого начала нашего знакомства мы так полюбили друг друга, что я один мог себе позволять говорить Цурикову такую правду, за которую он, чрезвычайно вспыльчивый и резкий, с другим, конечно, стрелялся бы.

Цуриков скоро предложил мне жить вместе. Он получал от отца 6000 руб. асс. (1714 руб.) в год и, следовательно, имел более средств к жизни, чем я, и потому я не соглашался на его предложение. Но он, не принимая в соображение моих отговорок, переехал ко мне во флигель дома дяди моего князя Дмитрия Волконского, {подробно описанный в I главе «Моих воспоминаний»}.

Изобретенный мной способ устройства ключевых бассейнов и замеченные Цуриковым во мне познания в математике и литературе, которые он легко мог оценить, {как воспитанник института, как хорошо знакомый не только с русскою, но и с иностранными литературами}, сделали меня в его глазах первым инженером, каким он и прокричал меня по Москве.

Составленную мной брошюру под заглавием: «Некоторые вопросы, относящиеся до старого Московского водопровода», переведенную мной в 1835 г. на французский язык и которую я, по недостаточному знанию этого языка, хотел дать исправить какому-нибудь французу, Цуриков взялся немедля исправить; но, исправив одну страницу, он был ею недоволен и снова принимался за ее исправление, так что он не исправил этой маленькой брошюры до самой женитьбы моей в 1838 г., и вот почему эта брошюра, не вполне исправленная Цуриковым, появилась в печати только в 1839 г.

Цуриков, при разговорах никогда не затруднявшийся в выборе выражений и всегда говоривший хорошо, напротив того, затруднялся при письме и всегда находил, что написанное им не довольно выразительно. Это была одна из множества странностей Цурикова.

Живя с ним, я полагал своим влиянием хотя несколько усмирить его страсти и воспользоваться для себя его блестящими разнообразными познаниями. Не знаю, насколько успел в последнем, а в первом не только не было успеха, но я сам увлекался вместе с Цуриковым. Мы много пили вина, и пьянство доходило до того, что мы по ночам у Коппа (где ныне гостиница «Дрезден» {588}), выпив бутылок по шести на брата, еще отвозили домой несколько бутылок. Цуриков пьяный был шумлив; в этом виде ему случалось отправляться по ночам в гостинице Коппа в 3-й этаж буянить и стучаться в двери своих знакомых, браня их; конечно, двери не отворялись, а остановить Цурикова от подобных проделок не было возможности по причине его необычайной силы. Цуриков, напившись раз допьяна у Коппа, проезжая мимо дома московского военного генерал-губернатора князя Дмитрия Владимировича Голицына {589}, которого он очень уважал и при котором состоял на службе, вылез из саней, ругался и лег на снег; всегда хваставший своей силою, он валил длинные заборы у домов, конечно, уже несколько подгнившие.

Но не постоянно же мы пьянствовали и буйствовали; большую часть времени мы проводили в серьезном чтении, и в этом я руководился познаниями Цурикова.

Через меня Цуриков познакомился с моими товарищами бароном Фирксом и двумя братьями князьями Максутовыми, из которых полюбил младшего Петра. Фиркс, видя успехи Цурикова в московском обществе, силою навязывался на дружбу с ним.

Между странностями Цурикова {одною из замечательных} была следующая: он влюблялся в ту девицу, которую объявляли невестою или которой жених был уже назначен общим говором.

В это время все говорили, что Фиркс, весьма некрасивый лицом, женится на Екатерине Александровне Соймоновой {590}. Этого было достаточно для Цурикова, чтобы влюбиться в нее, хотя она, при большом уме, была и не молода, и не хороша собою. Соймонов отец, не имея понятия о прибалтийской аристократии, не давал согласия на брак дочери с Фирксом, опасаясь мезальянса. Цуриков казался ему гораздо лучшим женихом, и потому в бытность Цурикова в подмосковной Соймоновых он был очень благосклонно принят родителями Е. А. Соймоновой, а вероятно, и ею, потому что нельзя было не восхищаться умом Цурикова. Фиркс, по возвращении Цурикова от Соймоновых в Москву, находясь на работах по соединению рек Волги и Москвы, в 60 верстах от города, писал несколько длиннейших немецких писем к Цурикову, в которых объяснял свою горячую любовь к Е. А. Соймоновой и дружбу к Цурикову, надеясь, что последний не захочет сделаться преградою его счастью, и заканчивал свои письма следующими словами: «Catherina zur Frau und dich zum Freund, das sind meine zwei grösste Wünsche» (Катерину женой, а тебя другом, это мои два наибольшие желания).