Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

Смеясь от всей души над этими немецкими элегическими посланиями, я насилу мог убедить Цурикова, что его внезапная любовь к Соймоновой существует только в его воображении на очень короткое время и чтобы он напрасно не тревожил Фиркса. Предположение о женитьбе Фиркса на Соймоновой продолжалось несколько лет до его отъезда из Москвы в Одессу и даже позже, в конце 40-х годов, но женитьба эта не состоялась.

Точно так же Цуриков, узнав, что княжна Наталья Александровна Урусова {591}, которую он постоянно заочно бранил, помолвлена за графа Кутайсова {592}, влюбился в Урусову и искал случая поссориться с Кутайсовым. Гораздо позже, приехав из деревни в Москву и узнав, что княжна Екатерина Александровна Черкасская {593}, действительно очень хорошенькая собою и впоследствии очень прославившаяся своими эксцентричностями, должна вскоре выйти замуж за Рябинина {594}, он решился увезти ее из отцовского дома. Я жил в это время с князем Петром Максутовым; мы оба были очень больны и не выходили из комнаты. Цуриков требовал от нас, чтобы мы немедля ехали ему помогать увозить Черкасскую, уверяя, что она будто согласна и ждет его, а им уже приготовлены лошади. Мы решительно отказались, ссылаясь на наше действительно болезненное состояние, чего Цуриков не хотел принимать в соображение и сильно настаивал на своем требовании. Вскоре свадьба Рябинина с Черкасскою состоялась; я никогда более не затрагивал в разговорах с Цуриковым этого щекотливого вопроса и потому не знаю, до какой степени справедливы его рассказы о согласии Черкасской уехать с ним из отцовского дома.

Осенью 1834 г. была свадьба дочери Е. И. Нарышкиной {(о которой я упоминал в начале этой главы)} Екатерины Ивановны и графа Михаила Дмитриевича Бутурлина. Для свадьбы был нанят дом партизана Давыдова на Пречистенке {595}, мне очень знакомый, так как я в нем бывал у Екатерины Александровны Бибиковой {596}, матери известного генерал-губернатора Юго-Западного края и впоследствии министра внутренних дел {597}, которая как-то считала нас своею роднею и была очень ко мне расположена. Молодая невеста была <���очень> хороша собою и очень живая особа; она мне весьма нравилась. Жених же, хотя и не был стар, но изнеможенный, беззубый и очень ограниченного ума. Со стороны невесты, которую я очень часто видал, не было никакой наклонности к жениху, но мать ее, бывшая воспитанница матери графа М. Д. Бутурлина, хотя впоследствии и вышла замуж за Нарышкина, двоюродного брата мужа последней, привыкла высоко ставить род Бутурлиных и потому сильно добивалась этой партии для дочери. Она рассчитывала и на богатство жениха, которое было мнимое, так как старший его брат, принявший римско-католическую веру и живший за границей, сильно обделил его, а сам жених дурным управлением доставшейся ему части имения и безрасчетливой жизнью совершенно его расстроил, что и оказалось вскоре после его женитьбы в такой степени, что Бутурлиным нечем было жить, кроме доходов с небольшого имения, доставшегося Е. И. Нарышкиной и ее дочери от их мужа и отца. Опекуном над детьми Е. И. Нарышкиной был вместе с нею дядя мой князь Александр Волконский, который также был доволен замужеством молодой Нарышкиной. Дядя был человек умный, но всегда соглашался с мнением Е. И. Нарышкиной, довольно пустой женщины, которую он почему-то считал умной.

А. И. Нарышкин, с которым я подружился в 1832 г., приехал на свадьбу сестры. В два года, проведенные им на Кавказе, он был произведен в прапорщики Нижегородского драгунского полка и получил, бывши юнкером, Георгиевский крест. Я не встречал в свою жизнь человека, который умел бы так горячо любить. Его <���горячая> привязанность ко мне и моему семейству была постоянна до самой его смерти. Его самоотвержение для друзей не имело пределов. При весьма красивой и замечательной наружности, в мундире Нижегородского драгунского полка, он производил такой эффект, что многие дамы при появлении Нарышкина в театре посылали узнавать его фамилию. Образование его было несолидное [66], но он говорил по-французски безупречно, и этого было весьма достаточно в известном классе тогдашнего общества. Он любил фрондировать, и эта страсть впоследствии довела его до того, что он многое и многих бранил нещадно, в особенности действия правительства и правительственных лиц, так что все удивлялись тому, как он избежал нападений III отделения Собственной Его Величества канцелярии, которое в то время действовало очень строго.

Нарышкину очень понравился [67]французский театр, в котором и я бывал часто, употребляя иногда последние 5 руб. асс. на покупку билета в кресло. Он влюбился во второстепенную актрису Annette и всюду за ней гонялся. Вообще он был очень подвижен, и мы смеялись, что нанятые им помесячно дрожки, запряженные парою лошадей, можно было видеть в одно и то же время в разных местах, отстоящих друг от друга на несколько верст. Я видался с Нарышкиным ежедневно.

Перед приездом дяди Дмитрия в Москву, который должен был занять те комнаты в своем доме, в которых жили я и Цуриков, мы наняли в приходе Неопалимой Купины особый домик, принадлежащий моему начальнику полковнику Максимову, который в это время перешел в куп ленный им дом Волькенштейна.

{Я выше описал нашу жизнь с Цуриковым.} Еще в доме Волконского к нам приезжал Фиркс с работ по соединению рр. Волги и Москвы и гостил у нас по нескольку дней. Праздничные и воскресные дни проводил у нас мой внучатный брат, кадет Московского кадетского корпуса Иван Николаевич Колесов, впоследствии тайный советник, член советов Министерства финансов и управления Главного общества российских железных дорог от того же министерства, а иногда и другой внучатный брат мой, кадет того же корпуса Андрей Михайлович Золотницкий; это продолжалось и в доме Максимова.

Фиркс проводил зимнее время в Москве и никогда не жил своим домом. Зиму 1833/34 г. он прожил у братьев князей Максутовых. С ноября 1834 г. по май 1835 г. он прожил у нас в доме Максимова. Все его расходы состояли в содержании экипажа и пары лошадей. Он сам покупал для них овес, сено и солому. Для этого, с завитыми в бумажки волосами, он рано утром, в старой шинели и старой фуражке, отправлялся на рынок и всегда покупал фураж для лошадей очень дешево. Он обращался с прислугой очень резко, как большая часть его земляков; позволял себе даже драться с нею, так что Цуриков и я неоднократно повторяли ему, что мы не можем допустить подобного обращения. Он нанимал очень видного кучера, который после побоев отходил от него и потом снова поступал на службу к Фирксу; впоследствии они заключили письменное условие, что Фиркс его бить не будет. Конечно, это условие было бесполезно.

Фиркс был большой болтун и хвастун; большей частью говорил по-французски, делая много ошибок; писал же на этом языке с грамматическими и орфографическими ошибками, так что если все написанное во множестве изданных им про Россию брошюрах принадлежит его перу, что подлежит еще большому сомнению, то, конечно, кто-нибудь постоянно исправлял французский язык в его брошюрах. Он везде старался щеголять фразами, повторяя часто целиком фразы, принадлежавшие Цурикову, и своими познаниями в инженерном искусстве, при чем и меня, вместе с Цуриковым, прославлял первостепенным инженером, будто высоко ценящим его познания. Цурикову иногда приходило в голову наказать немца за его назойливость, и он в обществе очень едко острил над ним в его присутствии, а дома в те дни, когда у нас ночевал кадет Колесов, приказывал ему стлать постель на диване, на котором спал Фиркс, а последнему класть матрац на полу. Прожив у нас более 6 месяцев, не платя ни за квартиру, ни за стол, Фиркс накануне своего выезда из Москвы в мае 1835 г., по возвращении моем домой часу в 12-м ночи, предъявляя мне счет в 16 руб. асс. с копейками, издержанных им в продолжение 6 месяцев на покупку чая, сахару и свеч, вероятно, в то время, когда у нас был в этом недостаток, сказал: «Liebster Bruder, ich habe das ausgegeben, so bist du mir 5 Rubel schuldig» (Любезный брат, я это издержал, а потому ты должен мне 5 руб.). Третья доля расхода Фиркса составляла ровно 5-рублевую ассигнацию, которая ходила тогда с лажем нескольких копеек. Я немедля такую ассигнацию дал Фирксу и лег спать. Вскоре приехал Цуриков, к которому Фиркс обратился с теми же словами, но тут вспыльчивый Цуриков не выдержал, разбранил Фиркса, указывая ему, что, живя у нас более полугода на всем готовом, мы, конечно, на него издержали не 16 руб. асс., и не только не отдал ему 5 руб., но требовал, чтобы и я взял обратно отданную мной Фирксу ассигнацию.