Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

В начале 1835 г. сестра моя Викулина родила сына Николая. Мать моя летом 1835 г. ходила пешком из имения Викулиных в Киев молить о скорейшем окончании дела о браке сестры моей и оттуда проехала в Варшаву на могилу убитого при взятии этого города брата моего Александра. В Варшаве она была принята весьма гостеприимно семейством нашего тамошнего старшего священника, которое пригласило жить в его квартире. Шестинедельное пребывание матери моей в Варшаве она употребила на сооружение памятника над могилою брата, который при себе поставила, и внесла в Московский опекунский совет 2000 руб. асс. (571 руб. 43 коп., с тем, чтобы проценты с этой суммы были ежегодно выдаваемы духовенству нашей варшавской церкви за поминовение брата; мне известно, что в 60-х годах это духовенство служило панихиду на могиле брата в день его кончины.

Следственное дело о браке сестры моей, тянувшееся полтора года и запутанное разными несправедливыми, {как упомянуто мной выше}, показаниями, наконец было представлено Орловскому архиерею и лежало без движения в Орловской духовной консистории. Мать моя желала, чтобы я лично уговорил Орловского архиерея немедля окончить это дело. Это также требовало моей поездки в Орел, и я, надеясь уговорить архи ерея немедля наложить резолюцию на представленном следствии и привезти это известие матери моей и Викулиным, в начале декабря 1835 г. взял отпуск и поехал в Орел. Этот декабрь отличался необыкновенными морозами. Термометр в продолжение полторы недели не показывал менее –30° по Р [–37 .5 °C ]. Заведующие Московским водопроводом очень опасались, чтобы вода в трубах не замерзла; однако же он вполне хорошо выдержал это испытание. В эти морозы я выехал из Москвы на почтовых, в перекладных санях, и под Тулою отморозил себе щеку.

Нарышкин предуведомил меня, что С. В. Цуриков {605}просит меня остановиться в Орле в его доме. Приехав в Орел в 12 ч. ночи, я нашел дом Цурикова едва топленным, так что мерз всю ночь; я тогда не знал, до какой степени С. В. Цуриков скуп. Я был два раза у Орловского архиерея Никодима, убеждал и упрашивал его положить резолюцию по представленному следственному делу о браке сестры моей, но этот бездушный монах не внимал моим просьбам. Он, как и бо льшая часть монахов, не понимал никаких семейных отношений; я ему говорил, что до окончания дела положение сестры и новорожденного сына Викулиных самое страшное, что оно убивает мать мою, и без того уже много в жизни своей потерпевшую. Ответ его был: «молитесь». Я ему говорил, что все мы молимся и что мать моя молится и много, и усердно; даже этим летом ходила пешком к киевским угодникам, молила об их {предстательстве} о скорейшем окончании дела. Тогда архиерей сказал мне, что он подобные важные дела, по их докладе, который ему уже сделан, откладывает на несколько месяцев с тем, чтобы решить их обдуманно, но я просил его, для наступающего великого праздника Рождества Христова, обрадовать своею резолюциею все наше семейство и сделать доброе дело, на что он мне решительно объявил, что, напротив того, он в такие великие дни никакими делами не занимается. Итак, мое ходатайство не имело успеха, и я не мог привезти радостной вести моей матери и Викулиным, у которых пробыл праздники вместе с братом моим Николаем, произведенным в декабре 1833 г. в прапорщики в конноартиллерийскую батарею, стоявшую в Задонске, в 12 верстах от имения Викулиных, и, следовательно, часто у них бывавшим. Командир и все прочие офицеры батареи были однофамильцы наши, хотя и не родственники. Они даже принадлежали к трем разным исповеданиям: православному, римско-католическому, лютеранскому. Командир батареи был очень хороший и благородный человек, но был в немилости вследствие потери пушек в польскую кампанию в 1831 г., при одной из первых схваток наших конноегерских полков под командою генерала Гейсмара {606}с польскими войсками. В этом постыдном для нас деле виноват один Гейсмар, но, конечно, старались обвинить подчиненных. У командира батареи, которого родство с нами было весьма отдаленное, так как наши роды разошлись уже более ста лет, был сын Александр, до того похожий на моего брата Александра, убитого под Варшавою, что мать моя не могла его видеть.

Брат мой Николай жил в Задонске в доме тетки нашей княжны Татьяны, чем она избавлялась от всякого военного постоя. По ее скупости стол у нее был очень дурен и недостаточен. Вследствие этого Викулины постоянно посылали ей провизию, но это нисколько не спасало брата от дурной еды. Получаемая от Викулиных провизия пряталась и подавалась к столу тогда, как большая ее часть была уже испорчена. Брат Николай был тогда веселым и беззаботным юношей, очень любил танцы и мог ими досыта наслаждаться у Викулиных, у которых в деревне были постоянно гости и часто танцевали при довольно хорошей музыке крепостных дворовых людей.

Чтобы указать хотя некоторые черты тогдашнего военного быта, передам следующее происшествие. За отсутствием старших в батарее офицеров брату моему пришлось командовать взводом батареи, стоявшим в с. Патриарши, в 2 верстах от имения дядей моих с. Студенец, в котором я родился. Однажды получает он от своего батарейного командира письмо, в котором последний пишет ему, что деньги, отпущенные на провиант нижним чинам, надо приберечь для летнего времени, иначе во время летних учений придется дурно кормить солдат, а так как крестьяне с. Патриарши довольны стоянкою взвода, то нельзя ли убедить их согласиться кормить нижних чинов бесплатно. Брат не знал, как ему исполнить это приказание начальства, и обратился за советом к старшему фейерверкеру, который сказал, что надо выставить несколько ведер вина, попотчевать старших в селении и предложить им кормить нижних чинов бесплатно. Так было исполнено; фейерверкер, во время попойки, обратился к крестьянам с означенным предложением, говоря, что они должны исполнить приказание начальников батареи тем более, что они не простые господа, а бароны, и истолковал им этот титул тем, что предки их обороняли Государя во время войны от опасности, и за то они с потомками названы оборонами, или баронами; при чем не позабыл прибавить, что мать молодого барона была их покровительницею, когда жила в с. Студенце. Крестьяне согласились на требование батарейного командира. Подобные распоряжения теперь немыслимы, да и солдаты сами не захотят жить на даровом хлебе у крестьян.

В начале января 1836 г. я от Викулиных прямо проехал в имение С. В. Цурикова с. Лебедку, согласно сделанному им мне лично в прошедшем декабре приглашению. С. В. Цуриков был преисполнен странностями. Его быт заслуживал быть описанным пером И. С. Тургенева. Он был человек большого ума, говорил вообще красноречиво, а по-французски безупречно, и вообще получил очень хорошее образование. Он служил недолго и, наследовав 1000 душ в наилучших наших губерниях, Орловской, Курской и Воронежской, поселился в с. Лебедке, в котором считалось 500 душ. Он вскоре женился на какой-то француженке-гувернантке, нажил детей и сделался деспотом семьи своей, своих крепостных крестьян и даже окружавших его имения однодворцев (тогдашних крестьян-собственников), оттягивая всеми, часто не только незаконными, но весьма суровыми и беспощадными способами принадлежащие им клочки земли, смежные с его владениями и необходимые, по его мнению, для округления последних. Он образовал несколько контор по управлению имением, которые по самым пустым предметам составляли протоколы с изложением дела, справками, соображениями и заключениями, на которых он писал: «Согласен. С. Ц.» (Сергей Цуриков), а в случае несогласия клал другую резолюцию. Чтением этих протоколов и наложением резолюций С. В. Цуриков занимал все утро, для чего вставал необыкновенно рано. Не зная еще об этих порядках, я в разговоре с ним осуждал сложную переписку и отчетность по работам ведомства путей сообщения и не мог понять, почему присутствовавшие при моем рассказе сын его и Нарышкин очень сконфузились и всячески старались прекратить мой рассказ. Чтобы показать, по каким мелочам составлялись протоколы в конторах Цурикова, требовавшие его утверждений, расскажу следующий случай. На другой день моего приезда в с. Лебедку я долго не мог добиться воды для умыванья. Впоследствии я узнал, что мне не смели дать воды до утверждения протокола конторы по управлению домом Цурикова, в котором она указывала, какую воду должны мне доставлять для умыванья. Не знаю, на каком основании назначена была для моего умыванья другая вода, чем назначенная моему дяде князю Александру Волконскому, который был посаженым отцом Нарышкина и приглашен С. В. Цуриковым жить у него в Лебедке. Дядя мой приехал ранее меня и, хотя невеста Нарышкина ему понравилась, был недоволен всем происходившим в доме Цурикова. Последний, будучи занят целое утро рассмотрением протоколов различных контор по управлению, приходил в комнату дяди только в третьем часу пополудни, пред самым обедом, и каждый день извинялся своими занятиями. Наконец это ежедневное повторение так надоело дяде, что он намекнул Цурикову, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а если Цуриков сделает ему честь побывать в его деревне, то увидит, как он принимает гостей; и действительно дядя на это был большой мастер. Сын и дочери Цурикова, из которых старшая уже была замужем за Саввою Васильевичем Абазою {607}, страшно боялись отца, не смея при нем разинуть рта, ходили около его кабинета на цыпочках; говорили даже, что дочери, чтобы его не беспокоить при проходе мимо его кабинета, снимали башмаки. Во всем доме царствовал его произвол и скупость. Он обещался выдать в приданое за дочерью Нарышкиной 40 тыс. руб. асс. (11 428 руб. сер.), но он вычел из них все расходы, сделанные им на свадьбу по приему гостей и даже на сальные свечи, употребленные для приготовлений к свадьбе, чему велся очень аккуратный счет; сверх того, означенные деньги он выдал Нарышкину не вдруг, а по частям, вычитая из них лаж, который постоянно до 1839 г. увеличивался на бывшие тогда в обращении ассигнации. С. В. Цуриков часто повторял, что он всею своею жизнью пожертвовал своему семейству, что жена его истинная страдалица, которую он всевозможными способами успокаивает, а между тем из ее девичьей комнаты сделал совершенный гарем. Впоследствии мы узнали, что в день свадьбы Нарышкиных он пред благословением дочери требовал, чтобы она ради мужа никогда не оставляла отца и мать, и на уклончивый ответ дочери, что она будет стараться исполнить долг свой относительно родителей, насколько ей позволит ее новое положение, он очень рассердился и сказал, что в церкви, во время совершения таинства, он не перекрестит лба, что буквально исполнил и даже стоял все время в церкви боком к образам и спиной к бракосочетавшимся, хотя {всегда, по крайней мере} по наружности, был богомолен. Из церкви мы поехали обедать в с. Егорьевское к Нарышкину, у которого не было еще никакого хозяйства, а потому сделано было распоряжение, чтобы белый хлеб к обеду был прислан из с. Лебедки, но С. В. Цуриков, недовольный уклончивым ответом своей дочери во время ее благословения, отменил означенное распоряжение. Только что узнали об этом в с. Егорьевском, сейчас послали в Орел за белым хлебом, тем более необходимым, что дядя мой князь Александр Волконский вовсе не ел черного хлеба; но белый хлеб из Орла прибыл после обеда, так что дядя должен был обедать без хлеба.