Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

Крамер учился в институте очень дурно, но выпущен был в инженер-поручики благодаря подаркам, которые отец его, весьма богатый человек, делал инспектору классов Резимону. Он произведен в прапорщики вместе со мной, но, оставаясь по два года в прапорщичьем и подпоручичьем классах, вышел в инженер-поручики двумя годами позже меня. Он не знал даже, что такое квадрат и куб, и потому при задаче уроков рабочим на небольшой порученной ему постройке постоянно путался. Он во всем угождал Шуберскому, сделавшись его прислужником. Шуберскому это очень нравилось, и хотя он говорил о Крамере, что он дурак, а все же последний был к нему ближе всех прочих его подчиненных.

Шуберский был весьма ученый, но дурно воспитанный человек. Он был сын лютеранского пастора в наших прибалтийских губерниях; окончив курс медицинских наук в Дерптском университете, он отправился в Германию, которую исходил пешком и в университетах которой слушал философские науки. Но, по его словам, эти науки его не удовлетворяли, и он отправился в Париж, где слушал математические науки. Все знания, за исключением математических, он считал неважными и часто мне предсказывал хорошую будущность, основываясь на том, что я приобрел достаточные познания в математике и имею хорошие способности для дальнейшего ее изучения. По возвращении из-за границы Шуберскому обещано было место адъюнкта в Петербургской академии наук, но по неимению вовсе средств к жизни он не мог дождаться этого места и выдержал в Институте инженеров путей сообщения экзамен прямо в инженер-поручики. Шуберский при всей своей учености не умел порядочно говорить и писать ни на одном языке; даже на своем природном немецком он говорил дурно. Он не давал себе труда обдумать то, что он хотел изложить в своих письмах, так что они могли служить образцом неправильных сочетаний и орфографических ошибок; в особенности его письма на французском языке, который он постоянно употреблял при переписке со мной. Шуберский был чрезвычайно вспыльчив, часто ссорился со своею женой при посторонних, обходился грубо и резко с подчиненными, исключая меня, и на всякое слово, сказанное подчиненными, отвечал: «это глупство, это пустаки-то». Не раз я и другие подчиненные говаривали ему, что мы не привыкли к подобному обращению; он обещался изменить его, но обыкновенно кончал разговор все теми же словами: «да это все глупство, пустаки-то».

По отъезде Яниша из Тулы Шуберский был сделан членом по технической части комиссии по устройству Тульского оружейного завода, с оставлением директором гидравлических работ. Это назначение поставило его в новое положение. Он завладел всеми делами комиссии, часто кричал на ее председателя генерал-лейтенанта Вельяминова, не отвечал на его вопросы, которые считал не заслуживающими ответа, при подчиненных убегал от него и, не обращая внимания на его зов, только отмахивался руками и показывал вид, что не стоит говорить с ним. Директоров гражданских (архитектурных) и механических работ Шуберский также подчинил себе.

На работу по Чулковской плотине, которой я был производителем, ежедневно выходило несколько тысяч рабочих из нижних чинов и по нескольку десятков каменщиков, плотников и других мастеровых. Место, на котором производилась работа, было тесно для такой массы рабочих, и потому требовалось предварительно обдумывать размещение рабочих, чтобы они не мешали друг другу. Шуберский, придя на работу после меня, очень часто изменял все мои распоряжения и всегда путал. Я обращал его внимание на то, что так нельзя продолжать дело; он соглашался со мной, но продолжал по-прежнему путать, приходя в мое отсутствие на мои работы. Мои помощники, особенно артиллеристы, жаловались мне на резкость выражений и вообще обращение Шуберского и хотели оставить работы при заводе; я передавал их жалобы Шуберскому; он, обещаясь переменить свое обращение, оканчивал теми же словами: «все это глупство, пустаки-то». Я вышел из терпения и писал к Максимову, что ни за что более не останусь при заводских работах и выйду в отставку. Граф Толь, осматривая в августе 1836 г. перестроенные по моему способу ключевые бассейны в с. Больших Мытищах, спросил у Максимова, имеет ли он известия обо мне и какие? Узнав от Максимова, что я очень недоволен свои м положением и намерен выйти в отставку, Толь приказал ему написать мне, что он желает, чтобы я оставался на службе, и что он даст мне другое назначение, если я не хочу оставаться при работах завода.

1 сентября 1836 г. по случаю закладки главного корпуса оружейного завода был обед, на котором было, вероятно, выпито лишнее. Прямо с обеда Шуберский отправился на работы плотины и приказал бывшему в это время дежурным по работам Дедову, уже произведенному в прапорщики, но еще не обмундировавшемуся, сделать какие-то невозможные изменения в распоряжениях по работам. Рассердясь на Дедова за его ответ, впрочем, весьма учтивый, Шуберский обругал Дедова, и когда сей последний, не желая слушать ругательств, отошел, то Шуберский, выхватив правило у каменщика и гоняясь за Дедовым, падал между рядами свай, что произвело общий смех между рабочими. Мне немедля была передана эта сцена.

На другой день, рано утром, я получил собственноручное предписание Шуберского, состоявшее из нескольких строк, по обыкновению безграмотных. Он поручал мне немедля прибыть к нему и вместе с тем назначал час моего прибытия. К назначенному времени я был у Шуберского, но его не застал; при его неаккуратности это было делом очень обыкновенным. Воротясь домой, он нашел меня в комнате, занимаемой его канцелярией, и очень сухо сказал, что ему надо поговорить со мной наедине и чтобы я для этого шел за ним во второй этаж. Тут он мне наговорил разных резкостей, объясняя, что он человек благородный и честный и полагал меня таким же, но что он имеет в руках доказательство противного. Я не понимал, что могло довести Шуберского до этого раздражения, и упрекал его за то обращение, которое он позволил себе накануне с Дедовым. Это еще более взбесило Шуберского, и так как он все сильнее и сильнее поднимал голос, то я ему сказал, что, несмотря на его странности, я привык его уважать, а потому полагаю лучше уйти и дать ему успокоиться; на повторенное же несколько раз предложение стреляться со мной я только тогда соглашусь, когда буду знать причину, побуждающую к дуэли. Я действительно уважал Шуберского как человека правдивого в большей части случаев, много трудящегося, самостоятельного и всегда готового защитить своих подчиненных против неправильных обвинений. Когда я хотел уходить, Шуберский, остановив меня, сказал, что я сам должен был знать причину его раздражения, но, видя, что я притворяюсь, будто бы я не понимаю, он напоминает мне о письме, которое я писал утром в этот самый день.