Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

Для уяснения этого разговора Граббе необходимо хотя в общих чертах напомнить тогдашний способ управления Кавказом и Закавказьем. Главным начальником всех войск, а также всего гражданского управления краем был командир отдельного Кавказского корпуса генерал Головин, живший в Тифлисе. Начальником всех войск на северной стороне Кавказских гор и гражданской части этого края был генерал-адъютант Граббе, живший в Ставрополе. Начальником войск Черноморской береговой линии, разделенной на три отдела, и гражданской части на оной был генерал-лейтенант Раевский, живший в Керчи. Граббе был подчинен генералу Головину, а Раевский по 1-му отделу линии генералу Граббе, а по двум остальным отделам непосредственно генералу Головину; между тем Граббе и Раевскому дозволена была, – вероятно, потому, что они жили ближе от Петербурга, чем Головин, – прямая переписка с военным министром с обязанностью сообщать о ней Головину. Раевский и Граббе, по своим представлениям, часто получали разрешения военного министра, противные видам Головина, через что выходили беспрерывные ссоры между этими тремя начальниками и беспорядок в военных действиях. Это дало повод Раевскому в одном из своих донесений военному министру, которые он любил пополнять разными остротами, написать, что Кавказ можно уподобить колеснице басни Крылова, везомой лебедем, раком и щукой в разные стороны.

Перед обедом у Граббе я познакомился с его женой, очень хорошенькою и еще молодой молдаванкою, и мне были представлены их дети, из которых, кажется, старшего, очень хорошенького мальчика {717}лет десяти от роду (<���впоследствии свиты Его Величества генерал-майора>, бывшего впоследствии командиром л[ лейб ]-гв[ ардии ] конного полка), отец называл «хозяином». К обеденному столу подала мне руку жена Граббе и посадила подле себя, несмотря на то что за столом много было лиц высших чинов; с другой ее стороны сидел напротив меня ее муж. Впоследствии она делала всегда мне то же предложение, за исключением тех дней, когда обедал Трескин; тогда она подавала руку ему, и я садился за стол рядом с Трескиным. За обедом всегда было довольно много лиц, но в разговорах участвовали Граббе, муж и жена, Трескин, Лев Пушкин, бывший тогда майором, поэт Лермонтов {718}, я и иногда еще кто-нибудь из гостей. Прочие все ели молча. Лермонтов и Пушкин называли этих молчальников картинной галереей.

Лермонтова я увидал в первый раз за обедом 6 января; он и Пушкин много острили и шутили с женой Граббе, женщиной небольшого ума и малообразованной. Пушкин говорил, что все великие сражения кончаются на «о», как-то Маренго, Ватерлоо, Ахульго и т. д. Я тут же познакомился с Лермонтовым и в продолжение моего пребывания в Ставрополе всего чаще виделся с ним и с Пушкиным. Они бывали у меня, но с первого раза своими резкими манерами, не всегда приличными остротами и в особенности своею страстью к вину не понравились жене моей, {и в особенности своею страстью к вину}. Пушкин пил не чай с ромом, а ром с несколькими ложечками чая, и, видя, что я вовсе рома не пью, постоянно угощал меня кахетинским вином. После обеда у Граббе подали огромные чубуки хозяину дома и мне; всем другим гостям, как видно, курить не дозволялось. У Граббе была огромная собака, которая всех дичилась, но ко мне с первого моего посещения постоянно ласкалась, чему Граббе очень удивлялся, но для меня это было очень просто, так как все собаки обыкновенно ласкаются ко мне.

В этот же день переехали мы на сносную квартиру в солдатской слободе против деревянной церкви; на другой день сделалось тепло, так что мы могли отворить окна, но зато грязь на улицах была невообразимая, и к нашему дому почти не было возможности доехать. Несмотря на это, Граббе, никогда никому не делавший визитов и вообще редко выезжавший, сделал мне и жене моей визит; он приехал в карете, окруженный несколькими казаками Кубанского казачьего войска, одетыми наподобие черкесов, что составляло весьма живописную картину. Визит, сделанный нам Граббе, поднял меня в мнении служащих в Ставрополе, и все старались со мной знакомиться. В это время служил в Ставрополе известный Голицын, князь Владимир Сергеевич {719}, который был очень толст, так что, когда он командовал центром Кавказской линии, то говорили, что он, став в центре, одною своею фигурою может защитить его. Он был не в ладах с Трескиным, и они говорили друг другу разные колкости, но Трескин видимо брал верх, пользуясь своим более высоким положением как начальник штаба.

Но не долго пришлось мне прожить в Ставрополе; вскоре приехал от военного министра фельдъегерь с предписанием мне немедля ехать в Керчь для получения наставлений генерала Раевского и с планом местности около Варениковой пристани, на котором собственноручно Государем поставлена была буква «А» в том месте, где предполагалось начать устройство переправы на правом берегу р. Кубани. Впоследствии, по поверке этого плана с местностью, оказалось, что он очень неверен и что точка, у которой была выставлена буква «А», вовсе не существует. {Между тем фельдегерь, везший этот план, конечно, загнал нескольких лошадей и переколотил многих ямщиков, воображая, что везет что-нибудь путное, а вернее, ничего не воображал.} Граббе, узнав, что я должен ехать в Керчь, дал мне предписание, в котором излагал свои предположения насчет переправы через р. Кубань у Варениковой пристани, и вместе с тем просил осмотреть поврежденный мост на р. Кубани при крепости Прочный Окоп {720}. Предписание было за подписью Трескина и за скрепою обер-квартирмейстера Генерального штаба подполковника Норденстама {721}(впоследствии генерала от инфантерии и члена финляндского сената). Оно было очень длинно и замечательно тем, что во многих его местах я назван был «Ваше Высокоблагородие» и видно было, что «Высоко» впоследствии выскоблено. Предписание было дано по отделению Генерального штаба, капитаны которого равнялись майорам армии и, следовательно, имели титул высокоблагородия, капитаны же инженеров путей сообщения тогда в чинах равнялись с армейцами и потому имели титул просто благородия. Полагаю, что это курьезное исправление сделал Норденстам, который показал <���мне> неудовольствие при первой встрече со мной, вероятно, вследствие того, что мне, постороннему лицу, было дано поручение, исполнение которого прямо относилось к его обязанности.

Лермонтов и Пушкин пришли меня проводить; первый уверял, что по казачьим землям можно ездить только штаб-офицерам или с крестом на шее, иначе подвергнешься неприятностям со стороны казаков, и потому убеждал меня мой петличный Анненский крест надеть на шею. Конечно, я его не послушался.

На ночь я приехал в Прочный Окоп, где не застал командующего вой сками правого фланга Кавказской линии генерал-лейтенанта Засса {722}, ушедшего в какую-то экспедицию против горцев. Известно, что он часто отправлялся в эти экспедиции, и даже против мирных горцев, под видом наказания за причиняемые ими будто бы беспорядки, а на самом деле для того, чтобы забрать у них баранту (рогатый скот и овец) и продать ее в свою пользу [76]. Вообще, отдавая справедливость храбрости Засса, рассказывали, что он делал разные злоупотребления и неистовства.