Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

{Я не буду описывать всего, что знаю об упомянутых лицах, с которыми я видался у Левашовых, биографии многих из них написаны другими; упомяну только о том, что особенно меня в них поражало, о том, что могло быть неизвестно о них другим лицам, и об их отношениях к Левашовым.}

И. И. Дмитриев был очень чопорный старик; он всегда приезжал к Левашовым во фраке со звездами. М. А. Салтыков, отец баронессы С. М. Дельвиг, не менее чопорный старик, имел прекрасную наружность; {я о нем уже говорил во II главе «Моих воспоминаний»}. В бытность мою в Москве я продолжал часто посещать его в доме Левашовых. Поссорившись с Чаадаевым из-за каких-то пустяков, Салтыков перестал ездить к Левашовым. М. Ф. Орлов был человек очень образованный и добрый. Наружность его была весьма замечательная. Вследствие участия его в тайном обществе, из которого вышел задолго до 1825 г., он был отставлен от службы и сослан в деревню. Впоследствии ему дозволено было жить в Москве. Натура его требовала деятельности, которую он, по тогдашнему состоянию нашего общества, не мог употреблять на что-либо дельное. Это было причиной тому, что он любил в обществе высказывать свои знания, а иногда и такие, которых он не имел. Так, любил он цитировать стихи древних поэтов, едва ли зная древние языки, и даже пускался в математические толки, тогда как он положительно не знал высшей математики. Приведу один пример того, как он любил выказывать свои знания. Говоря о каких-то двух лицах, он выразился, что они во всем так противоположны, что не могут встретиться, как асимптоты гиперболы. По уходе Орлова и присутствовавшего при означенном разговоре П. Я. Чаадаева я заметил Е. Г. Левашовой, что Орлов ошибается, говоря, что асимптоты гиперболы не встречаются, что они, напротив, идут из одной точки, что незадолго перед этим вышел какой-то роман Бальзака, в котором он рассказывает, что герой романа и двор Людовика XVIII не могли никогда сойтись, как две асимптоты гиперболы, но математику нельзя же изучать в романах Бальзака. Левашова передала мое замечание Чаадаеву, который, будучи уверен в познаниях Орлова, заявил сожаление о том, что в России плохо учат и что инженер, кончивший курс в высшем учебном заведении, не знает даже такой простой вещи. Левашова рассказала мне это после того, как я женился на ее дочери, и я должен был в доказательство справедливости моего замечания на чертеже, приложенном к курсу аналитической геометрии, показать ей, что такое гипербола и ее асимптоты. Впрочем, все же Орлов, хотя и не знал математики, был человек образованный, а главное, весьма доб рый и приветливый.

Граф Карл Федорович Толь {522}очень любил и уважал М. Ф. Орлова. В 1834 г. я слышал от него, что Россия в 1825 г. потеряла в лице Орлова человека, очень способного командовать во время войны армиею. А. Н. Раевский был также человек образованный и, в противоположность Орлову, женатому на его сестре, мало высказывающийся. Впрочем, мне случалось с ним говорить по целым часам с глаза на глаз… Он был женат на Киньяковой {523}, которая была богата, давал балы, на которых я и танцевал, и играл в карты, в ландскне, куш по 10 руб. асс. Эта игра далеко превышала мои денежные средства, но как-то она мне удачно сходила с рук. На одном из балов Раевского, во время танцев, получена была грустная весть о кончине А. С. Пушкина.

Доктор Лан, лечивший Левашову, имел трех сыновей и двух дочерей; один из сыновей его, Фредерик н, был моим товарищем в Институте инженеров путей сообщения. Дочери Лана были очень хороши собою; старшая {524}вышла замуж за И. Ф. Гильдебрандта, а младшая за моего товарища по институту князя П. Н. Максутова и впоследствии вторым браком за генерал-адъютанта К. Н. Посьета. Они, а равно Варвара Петровна Полуденская {525}и сестра моя служили украшением танцевальных вечеров, дававшихся Левашовыми в зиму 1832/33 гг. С. Н. Муравьеву и мне очень нравилась В. П. Полуденская, и мы вместе ходили на гулянья, чтобы встретить ее, но она вскоре была помолвлена за Ф. Н. Лугинина {526}; мы ее встречали тогда под Новинским под руку с женихом. Спустя несколько лет Лугинины разошлись, <���и теперь живут розно>. Н. X. Кечер, которого Герцен {527}очень живо и верно описал <���в одной из недавно написанных статей {528}>, бывал каждый день у Левашовых; он имел чрезвычайно неприятную наружность и неприятные манеры; не знаю, что могло в нем нравиться Левашовой. Кечер постоянно играл в шахматы с Н. В. Левашовым.

{Я еще встречусь с ним в «Моих воспоминаниях»; теперь не могу не заметить, как} Кечер для меня и для многих других служил загадкою в том отношении, что он, участвуя в начале 30-х годов во всех происшествиях, за которые Герцен и многие другие были наказаны административным порядком, не подвергался никаким преследованиям. В 1836 г. он перевел с французского языка наделавшее много шуму «Философское письмо» {529}Чаадаева, за которое последний объявлен сумасшедшим; журнал «Телескоп», в котором помещен этот перевод, запрещен; редактор журнала и цензор пострадали; один переводчик остался без преследования, даже никто не спросил о том, кто переводил письмо Чаадаева и с дозволения ли последнего этот перевод напечатан. Эта загадка относительно Кечера осталась неразгаданной для меня и до сего времени. Рукописное письмо Чаадаева по-французски читали в Москве очень многие, и никто им не оскорблялся; оскорбил же почти всех напечатанный перевод этого письма. Нет сомнения, что Чаадаев знал о переводе и о его печатании и этому не препятствовал, но не более. Письмо было напечатано с целью увеличить число подписчиков на журнал, т. е. из-за денежных выгод, в которых Чаадаев не участвовал.

С. Н. Муравьев жил во флигеле дома Левашовых вследствие их дружбы с братом Муравьева Михаилом Николаевичем; не знаю почему у них же во флигеле жил М. А. Бакунин, человек неприятный в обращении и которого многие называли «косматая порода»; он носил очень длинные волосы, которые были весьма густы, вились от природы, редко расчесывались. Во время его жительства у Левашовых он был предан изучению Гегеля.

Г. А. Замятнин был родным дядей Н. В. Левашова; {как я уже объяснил во II главе «Моих воспоминаний»}. Промотав самым глупым образом довольно большое состояние, он остался без всяких средств к жизни и потому принужден был жить в чужих домах. Сначала жил он в домах родных жены своей, Викулиных, но необъяснимое желание своими сплетнями всех перессорить, возбуждать прислугу против господ, которые ему давали приют, толковать последней Евангелие по школе Вольтера, в которой он был воспитан, побуждало всех расставаться с ним. Не находя более приюта у Викулиных, Замятнин просил такового у Левашовых; я передал Е. Г. Левашовой все, что знал о Замятнине. Но она была уверена в том, что Замятнину не удастся своими сплетнями поссорить ее не только с мужем, но и ни с кем из живущих в ее доме и что он не может иметь особого влияния на ее прислугу. Конечно, он не успел поссорить ее ни с кем, но своими сплетнями делал разные неприятности ее дочерям, а в особенности их двум гувернанткам, которые были примерными женщинами {и о которых я буду еще говорить впоследствии}. В пример сплетничества Г. А. Замятнина расскажу следующую его проделку. Когда сын последнего, назначенный жандармским штаб-офицером в Вятку, проезжал через Москву, Е. Г. Левашова просила его отвезти ее письмо к Герцену, если Замятнин не найдет этого неудобным, так как Герцен был сослан в Вятку под надзор полиции. Замятнин не находил в этом никакого неудобства и взял письмо от Левашовой, которое позабыл на столе у отца. Последний вместо того, чтобы отдать его сыну, полюбопытствовал узнать, о чем может писать Левашова к Герцену, и распечатал письмо. Вскоре из писем Герцена Левашова увидала, что он ее письма, переданного А. Г. Замятнину, не получил, чему она очень удивлялась и выражала свое удивление мне и отцу его, который вследствие этого решился запечатать письмо и отправить к своему сыну, который за хлопотами по переезду и поступлению в новую незнакомую ему должность давно забыл об этом письме. Последний, не обратив внимания на то, что письмо явно было распечатано, отослал его к Герцену, который при первой встрече с Замятниным очень резко заметил, что Замятнин напрасно принял на себя подобное поручение от Левашовой и что, при имении средств для прочтения чужих писем так, чтобы это не было заметно, Замятнину не было надобности дурным припечатанием письма выказывать так явно, что оно было читано. Замятнин ничего не отвечал и только, по обыкновению своему, улыбался, что еще более бесило Герцена. В 1858 году в Лондоне Герцен говорил мне, что он постоянно был всеми преследуем в России, что и побудило его оставить ее, что не преследовали его только бывший московский комендант Сталь и вятский жандармский штаб-офицер Замятнин [ Александр Гавриилович ] и что последний, несмотря на дерзкое с ним поведение Герцена, много сделал для улучшения его положения. Герцен мне рассказывал это, вовсе не зная, что Замятнин женат на моей родной тетке. Кроме хороших отзывов о Герцене, в установленные сроки представляемых шефу жандармов, Замятнину удалось помочь Герцену следующим образом.