Франц Запп - Сталинградский пленник 1943–1946

Кроме того, жизнь осложняли еще и сексуальные проблемы Жена была очень хорошенькой и очень следила за внешностью, ибо ценила ее выше всего, наряду с начитанностью и богатством. При этом она совершенно забывала, что и то и другое преходяще, а в совместной жизни решающую роль играют совсем другие ценности и прежде всего любовь к спутнику жизни и способность понимать его. В тяжелые военные времена обнаружилось, что милая приветливость и веселый шарм были только лоском, одной лишь видимостью, исчезавшей в узком кругу при малейших трудностях. Она быстро теряла терпение, всех домашних, особенно его, тиранила громкими истериками. К тому же не ладилась интимная жизнь, трудно было угодить беспрерывно фыркающей кошке, когда сам не готов на это, да к тому же пансионное и семейное воспитание сделали ее фригидной. Все, что относилось к сексуальной жизни, она рассматривала как нечто заведомо аморальное и позорное для женщины. Она ни в малейшей степени не поощряла его, а лишь холодно терпела. Так что совместная жизнь у них не ладилась. В ярости она назвала его импотентом. Ей и в голову не приходило, что как женщина она оказалась неспособной для совместной жизни, впрочем, может быть, она просто не хотела этого признавать.

Вот пришел приказ о его призыве в вермахт, что он воспринял почти как спасение. Тут жена решила, что хочет ребенка. Он пошел ей навстречу, но не без внутреннего принуждения.

За все военные годы он ни разу не имел отпуска. Она писала ему о своей беременности и затем о рождении сына, которого он никогда не видел, так как был пленен в Сталинграде. Он сполна испытал всю тяжесть боев за этот город, нужду в «котле» Сталинграда, плен, которого многие не выдерживали, и убогую, так медленно менявшуюся к лучшему жизнь в лагере (правда, не в нашем, к нам он прибыл недавно). Как и я, он целые годы ничего не слышал о своей семье, жене и сыне, ему даже неизвестно, живы ли они еще. Дома его определенно не числят в живых, так как он давно считается пропавшим без вести. Что будет, когда из плена его отправят домой? Где его родина, если в Румынии его, румынского немца, рассматривают как нациста? Что будут делать новые властелины Румынии со своими немцами? Как к нему отнесется жена, румынка из высшего общества, которая еще в мирное время так усложняла их жизнь, никогда не умела довольствоваться малым, знала только роскошь и благополучие? Как начинать жизнь с ней заново? Он страшится своего будущего. Охотнее всего он остался бы в России и работал бы инженером-строителем. Эта страна определенно могла бы его использовать как специалиста, но в России он не видит будущего, ведь это коммунистическая страна, а он воспитан при другом строе. Нет, уж лучше податься на Запад, принять как печальную необходимость всю неясность послевоенной ситуации и использовать каждый шанс, который дает жизнь. Лучше работать на свободе, даже если работа вначале не будет соответствовать образованию и желаниям, чем, совершая насилие над самим собой, чахнуть при диктаторском режиме до конца своих дней.

Жизнь для нас, конечно, не остановится, но она пойдет иначе, чем до сих пор. Эта проблема волнует почти всех нас. Такова жизнь, она все время меняется, как вода в реке. Еще в древней Греции философ заметил: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Большинство из нас тревожили судьбы оставленных жен и семей. Это удивительно выразил Гомер в «Одиссее», однако не каждая жена — Пенелопа. Греческие драмы очень подробно показывают, какие жестокие удары ждали троянских «героев» после их возвращения домой. Да и Гомер не дает нам понять, стала ли Пенелопа снова счастлива с Одиссеем, вернувшимся через двадцать лет. Кого-то из нас мучает вопрос, сможет ли он вообще еще быть полноценным мужчиной после многолетнего голодания. Этот вопрос нас до сих пор не особенно интересовал, потому что все думали только о выживании. Сексуальные проблемы были актуальны только для нескольких лагерных аристократов.

Некоторые из пленных Сталинграда знали или предчувствовали, что ожидает их по возвращении домой. Мирная жизнь будет совсем другой, чем до этой бесчеловечной войны. Мы тоже стали совсем другими. Мы можем лишь надеяться, что найдем дома человека, который встретит нас с пониманием и будет думать не только о тех бедах и ужасах, которые пришлось пережить в тылу, о бомбовых атаках, нужде и разрушениях. Все это далось нелегко, но все же люди были на родине и пользовались свободой, хотя она и была ограничена беспощадной диктатурой.

В углу палаты, где собрались другие больные, разгоралась дискуссия. В размышлениях и спорах о будущем слышалась большая тревога. Одного берлинца спросили, какую он изберет профессию, ведь он был кадровым военным — больше ничему не обучался, тем более, что Германия разделена и в Берлине властвуют русские. Он сказал, что в каждом государстве, при каждом режиме требуется учреждение, которое заботится о спокойствии и порядке. До сих пор он не мыслил свою жизнь без мундира, и будущую тоже не мыслит. Ему все равно, какой государственной системе он будет служить. После всех испытаний он имеет одно желание — жить.

Я думаю, он прав. Мы все мечтали о продолжении нашей жизни, сохраненной ценою таких испытаний. Но не каждый из нас был готов идти ради этого на любые уступки и находить достойной любую жизнь, какой бы она ни была.

Дискуссия вспыхнула после того, как один из больных повторил слух о том, что скоро больных отправят на родину. Трудно было понять, как этот слух зародился: был ли он чьем-либо фантазией или имел под собой реальную подоплеку. Вскоре мы узнали, что слух распространился по всему лагерю и, наверно, имеет какие-то основания. Нас волновало множество вопросов. Вся наша жизнь на фронте и в плену была непрерывным испытанием Перенесли ли мы его без непоправимых психических и физических последствий? Можем ли мы считать себя тем «материалом», который еще пригоден в условиях гражданской жизни среди людей, которые тоже были подвержены испытаниям? Сумеем ли мы когда-нибудь забыть пережитое и вернуться к нормальной жизни?

Когда меня выписали из лазарета, я был еще нетрудоспособным и меня записали в ОК (в отдыхающую команду), то есть отнесли к выздоравливающим.

Расставаясь со мной, врач сказал, что у него есть возможность отправить меня домой, так как скоро больных австрийцев должны везти на родину. Он предложил включить меня в их число. Мне эта перспектива казалась просто невероятной, совершенно нереальной. Ведь у меня перед глазами стояла картина, увиденная во сне 2 мая 1941 года в венской казарме, в первую ночь моих солдатских будней. Мне снилось, как я вернулся домой, мой сын шел рядом со школьным ранцем за спиной; это могло случиться не ранее позднего лета 1946 года, когда сын стал бы уже школьником, если он вообще остался жив. Вот уже более двух с половиной лет меня считают без вести пропавшим.